Другие материалы рубрики «Культура»

  1. Сергей Жданович: если бы мне сейчас предложили снять «Авель», я бы запросил 10 млн. долларов
    Продюсер фильма рассказал, почему премьера картины откладывается в третий раз…
  2. Олег Молчан отметил двойной юбилей новыми песнями
    Юбилейный концерт Олега Молчана стал ярким завершением традиционного фестиваля белорусской песни и поэзии в Молодечно…


Культура

Игорь Губерман: белорусы готовятся к худшему


Игорь Губерман — гость в Минске не частый, но желанный. "Открыл" его президент "Класс-Клуба ДК" Геннадий Шульман. Причем, по собственному признанию Шульмана, приглашая поэта на гастроли в первый раз, по сути, согласился на кота в мешке. Теперь же Геннадий Михайлович не сомневается в величии Игоря Мироновича и зовет в Минск каждый раз с огромной охотой. Не сомневаемся в этом и мы, поэтому и пригласили Игоря Губермана на прямую линию.

Нас маразм не обращает в идиотов.


А в склерозе много радостей для духа:

Каждый вечер — куча новых анекдотов,

Каждый вечер — незнакомая старуха.

Вопрос Надежды: "Когда вы сочинили самый первый "закатный гарик"? И не рановато ли?"

— Нет, не рановато, потому что закат всегда длится долго. А сборник "Закатные гарики" я написал приблизительно в период с 1996-го по 1998 год.

— Александр Ковалев прислал вам посвящения: "Он не проходит жизни мимо, /В стихах от боли пионер. /Любовь людей к нему сравнима /С любовью к пиву, например". И еще — о "закатных гариках": "Чтоб Губерман — и вдруг закат? /Скорей поверю в экзархат!"

— Красиво!

Вопрос А.Ковалева: "О чем думается после возлияния?"

— Очевидно, о стихах идет речь? После возлияния думается не о них, а о других и разных вещах. Например, о том, что прочитал. Я ведь пишу мало и редко. Я веду типичную жизнь пенсионера — читаю много книжек, причем самых разных, включая, скажем, Лимонова, являющегося для меня образцом человеческой пакостности.

— То есть не пренебрегаете ничем?

— Ну конечно. Это же все ужасно интересно. И особенно тогда, когда Лимонов пишет нечто квазидокументальное — с упоминанием разных лиц, о которых ты прежде читал в других книжках. Но у Лимонова самые прекрасные, самые интересные люди становятся таким дерьмом собачьим, что просто диву даешься, как он ухитряется так все повернуть!

— Подобные книжки выходят и о белорусской действительности.

— Я вообще избегаю здесь говорить об этом, но если вас интересует, то я о ней, с точки зрения израильтянина, совершенно кошмарного не то чтобы мнения — я даже не знаю, чего! Дело в том, что я не знаю, как в Беларуси живут интеллигенты и все остальные, но зато читал в российской и американской прессе о том, что Беларусь является основным поставщиком вооружения Ираку. И это страшно и ужасно печально, если ваша страна поддерживает чудовищное мировое зло.

— В прошлый приезд вы говорили, что настроение у минчан тревожное и пакостное. Как вам показалось в этот приезд?

— Я подтверждаю свое прежнее ощущение. Ничего в этом смысле не изменилось. И более того — я это помню по 70-м брежневским годам в России — в разговорах у вас и во всем остальном явно сквозит готовность к худшим переменам. Вы уж простите: я — гость и должен произносить комплиментарные вещи, но я честно говорю то, что ощущаю.

* * *

Бывает, проснешься как птица —

крылатой пружиной на взводе,

и хочется жить и трудиться.

Но к завтраку это проходит.

Вопрос Игоря Заворина: "Вы сами говорите о себе, что человек вы легкомысленный и беспечный. Эти качества даются от рождения или их можно развить?"

— Думаю, что они даются от рождения. И если их в себе не травить, тогда они благотворно расцветают самым ядовитым цветом.

— Одна восточная мудрость гласит: если ты готов к переменам, значит, готов ко всему. Судя по вашей судьбе, вы были готовы ко всему всегда?

— Да, это очень проницательная шутка, хотя я этой восточной мудрости не знал. И я не просто был готов к переменам — когда был моложе, я искал их. И в Израиль уехал вовсе не из сионистских побуждений, не от желания припасть к корням своих предков, а просто потому, что меня манила новая, другая жизнь.

— Живя в Израиле, вы не думаете вернуться в Россию?

— Ни в коем случае. Я отвечаю так незамедлительно потому, что мне очень хорошо живется в Израиле, я очень люблю эту страну, и я — очень израильтянин. Но у меня нисколько не прошла и любовь к России. Просто моя душа, не разрываясь, любит обе страны. И я с наслаждением приезжаю в Россию — у меня там, по счастью, еще живет куча друзей. Мне там очень хорошо. Там я — дома.

* * *

Жизнь не обходится без сук,

в ней суки с нами пополам,

и если б их не стало вдруг,

пришлось бы ссучиться и нам.

Вопрос Наташи: "Являетесь ли вы членом какого-либо союза писателей?"

— В советский Союз писателей я не вступал по чистой брезгливости. Ведь еще давным-давно, задолго до посадки, у меня уже было две книги — для вступления в Союз писателей этого было достаточно. Членом же Союза израильских писателей я являюсь, но это безумно смешная организация, поскольку, в отличие от советского Союза писателей, никаких льгот там нет: нет ни домов творчества, ни преимущества на выход книжки при подаче заявления в издательство. Тем не менее нас в союзе человек двести пятьдесят. И я это количество увеличил, думаю, человек на пятнадцать (на двенадцать — точно), потому что если мне звонит какой-нибудь графоман и говорит, что хочет прислать мне рукопись, чтобы я рекомендовал его в Союз писателей, я отвечаю: "Не надо рукописи. Дайте только адрес и скажите: проза это или стихи? Я вам напишу рекомендацию".

Вопрос Наташи: "Почему вы до сих пор не заслуженный артист России?"

— Мне никто не предлагал. Да и потом, я же — израильтянин. Со мной, кстати, произошла одна интересная история (но вы ее, наверное, не напечатаете ввиду неформальной лексики): когда я как-то выступал в Москве, ко мне подошел министр культуры Ш-ш…

— Швыдкой.

— Да, Швыдкой. Замечательный человек. Наговорил мне кучу симпатичных слов. И я с ним тоже вежливо разговаривал, на "вы". И вдруг он мне говорит (правда, поддавшие были оба): "Пока я — министр культуры, пока меня не выгнали, давайте я попытаюсь, чтобы вам дали звание народного артиста России… нет, народного поэта России". Как Расул Гамзатов! Я так удивился, что ответил: "Ты ох…ел, старик!" Больше он ничего не сказал… Но Швыдкой — поразительный мужик. Я отношусь к нему с большим уважением.

— А есть ли люди, с которыми вы говорите с придыханием?

— Есть. Я с чудовищным придыханием разговаривал с Фазилем Искандером, с которым хорошо знаком, и хотя я его, это придыхание, скрываю, но оно внутри у меня есть. С Булатом Шалвовичем Окуджавой, Царствие ему небесное. С одним стариком — вором в законе, имя которого я просто не могу назвать. Я с ним вижусь раз в год, и во мне бушует просто чудовищное почтение к его жизни и к тому, что он прошел. И еще одного могу назвать такого человека: у нас в Израиле живет Эфраим Ильин, ему сейчас 91 год. Он — из тех сохранившихся единиц, кто строил Государство Израиль. Дело в том, что он еще в 1948 году, нелегально закупив оружие, послал первый транспорт из порта в Венеции. Оружие было спрятано под штабелями леса и мешками с картошкой. Благодаря ему и была снята блокада Иерусалима. Это невероятный мужик! Это человек, который на свои деньги, на все, что у него было, купил в Чехословакии четыре "мессершмитта". Он также был в составе бригад… Ну, словом, я много знаю о нем просто сумасшедших историй. То есть жизнью он рисковал в течение нескольких лет каждый день, а то и несколько раз в день. И я с ним не просто общаюсь, а приятельствую, дружу, пишу ему стихи на юбилеи, мы часто вместе пьем водку. И я отношусь к нему просто с немыслимым придыханием. Впрочем, еще несколько таких людей есть… Например, я с придыханием отношусь к своей жене — когда она рассержена.

* * *

В душе моей не тускло и не пусто,

и девку если вижу в неглиже,

я чувствую в себе живое чувство,

но это чувство юмора уже.

Вопрос Миши Карпенкова: "Если бы не было "гариков", на что бы вы жили?"

— Это ужасный, просто страшный вопрос. Я даже не знаю… Вы знаете, в России я жил тем, что был инженером, тем, что писал научно-популярные книги под своим именем — есть и такие, и "негритянские" романы. Уезжая же в 1988 году в Израиль, я был готов абсолютно на все. Я же не знал, чем буду заниматься. Сам я просто не надеялся на такой Божий подарок — что начну читать свои стишки, что у меня окажутся читатели.

— Ранее вы говорили о том, что надеетесь отловить некоторых пиратов, издающих ваши книги, чтобы заставить их выплатить хоть какие-то причитающиеся вам деньги. Получилось ли?

— В России уже вышло, по-моему, 12 пиратских изданий моих книг. И я действительно хотел обратиться к адвокату. Но мой импресарио сказал мне: "Я сам найду адвоката". И адвокат поначалу за это дело взялся с большой радостью — сказал, что если все отловленные пираты заплатят штрафы, мы получим большие деньги. Но, перезвонив на следующий день, сообщил, что четыре из пиратских изданий выпущены афганскими ветеранами. "Если я им позвоню, — сказал адвокат, — я буду жить минут сорок, то есть то время, пока они доедут до моей конторы. (Смеется.) Поэтому связываться с этим я не буду".

— Но убытки большие терпите?

— Не-ет, потому что если бы мне честно платили деньги, то я получал бы совсем немного — в России же за книжки авторам платят копейки. Так что это не убытки, хотя и несколько обидно. Вы знаете, это сродни такому женскому чувству: когда тебя изнасиловали, а ты не хотел. Потому что очень часто женщину насилуют, а она этого хочет — мы знаем такие истории и в литературе, и в жизни.

* * *

Устарел язык Эзопа,

стал прозрачен, как струя,

отовсюду светит зопа,

и не скроешь ни фуя.

— Известно, что ваши строчки "В лесу раздавался топор дровосека…" с вашей же легкой руки пошли гулять как народные. А есть ли у вас еще что-то фольклорное?

— Очень много. Я, например, знаю свои стишки, которые… неудобно хвастаться, но ужасно приятно — которые становились анекдотами, то есть их просто в прозе излагали. Во-вторых, и частушки мои печатались как фольклорные. Вот, например, частушка, быстро ставшая народной:

Улетел мой ясный сокол


Басурмана воевать.

А на мне ночует свекор,

Чтоб не стала блядовать.

Но вы все равно печатать не станете.

— Мы как-нибудь выкрутимся…

— Вы выкрутитесь очень плохо и неприлично: вы поставите трехточие. Если хотите ставить три точки, лучше не печатайте. Пожалуйста. Потому что ничего более мерзкого, чем такого вот рода ханжество, я просто не знаю. Это хуже, чем советская цензура.

— Как вы, кстати, относитесь к грядущей реформе русского языка? Не считаете ли, что некоторые слова из ненормативной лексики надо уже включать в академические словари?

— Я думаю, что они автоматически включатся, потому что я вот читаю российские толстые журналы и вижу, что неформальная лексика уже вернулась на страницы толстых журналов, то есть вернулась в русский литературный текст. Поэтому я думаю, что какие бы ни были реформы — за или против — уже ничего не сделать. И это большое счастье, потому что русский литературный язык был сильно неполон без этих своих деталей. Тому пример — изумительная проза Юза Олешковского, выбросить из которой неформальную лексику просто невозможно.

— Ну, из ваших "гариков" ее тоже не выбросишь.

— И поэтому я так за нее.

— Уже в заключение остается констатировать: с таким классиком довелось говорить!

— Жалко, что моей жены здесь нету.

— Почему жалко?
— Потому что она меня считает идиотом и часто это говорит. (Смеется.)
— На полном серьезе?
— Нет, конечно. А иногда — да… Нет, я не знаю. Но хочу думать, что нет. (Смеется.)
Оценить материал:
Средний балл - 2.00 (всего оценок: 1)
Tweet

Ваш комментарий

Регистрация

В настоящее время комментариев к этому материалу нет.
Вы можете стать первым, разместив свой комментарий в форме слева