«Приходят и работяги, и дипломаты». Как работают группы для мужчин-агрессоров

Больше года работает единственная в Беларуси Коррекционная программа для мужчин, применяющих домашнее насилие. Она пока малочисленна, и участие в терапии необязательное, но в мире такие программы действуют уже более 30 лет.

О том, какие мужчины приходят на терапию и какую коррекцию проходят, Naviny.by рассказал руководитель программы, семейный психолог Роман Крючков.

 

К психологу мужчину приводит жена

— Сколько мужчин прошло через вашу программу?

— Их сейчас немного. Постоянно ходят два-три-четыре человека, но одну группу может посещать до восьми человек. Из-за того, что нет системы выстроенной мотивации, моя задача — удержать их в группе вообще и показать, что это в принципе работает. Этой работой интересуется и МВД страны.

— Как мужчины попадают в группу?

— Мы находимся в Минском городском центре социального обслуживания населения и детей на Рокоссовского, 50. Как правило, приходит пара и заявляет о какой-то проблеме — обычно тема насилия скрыта под чем-то другим, потому что такого мужчину сложно привлечь, сказав: «Ты насильник, агрессор, пойдем лечиться». Бывают такие случаи, но редко. Как правило, инициатор — женщина (партнерша, жена или подруга).

Первичную информацию о работе группы для мужчин-агрессоров можно получить на круглосуточной кризисной линии по телефону (017) 367-32-32.

Моя задача, когда я беседую с парой, рассказать о ситуации в таких терминах, чтобы не оттолкнуть их. То есть это первая мотивационная консультация, на которой они понимают, с чем сталкиваются. Затем необходимо в корректной форме это донести и акцентировать внимание агрессора на том, чем он рискует, если продолжит такое поведение, при этом не напугать его, а выразить свою обеспокоенность и предложить помощь.

Я приглашаю его на две-три индивидуальные консультации, чтобы оценить степень его мотивации, потому что если он не мотивирован, то будет раскачивать работу группы, и результата не будет.

Если он мотивирован, его когнитивные функции в порядке, он не действующий алкоголик или наркоман, у него нет органических повреждений мозга (это всё противопоказания), я его приглашаю в группу, описываю структуру работы. Обычно она длится в групповом формате от полугода до восьми месяцев, перемежаясь с контрольными индивидуальными сессиями. Мужчины приходят раз в неделю, мы проходим нашу программу и разбираем насущные проблемы. Всё четко расписано — в основе американский опыт, который применяются по всему миру более 30 лет.

Наша задача — пройти полный круг тем, в том числе психологического, эмоционального, экономического насилия, с различными заданиями. Акцентируем внимание на темах, подробно разбираем.

По сути, почему они применяют насилие? Потому что у многих из этих людей нет альтернативы. Для них органично применять насилие, многие — выходцы из семей, где применялось насилие, они сами травматики. Это не оправдывает насилие, и мы протягиваем руку помощи, говорим: «Не ты плохой, а твои поступки плохие, и я могу объяснить, почему ты так делаешь, и помочь овладеть альтернативными способами решения проблемы».

— То есть насилие чаще применяют люди, которые сами его испытывали?

— Как правило, да, но это не обязательно, может быть много причин. Есть такое понятие, как акцентуация — доминирующие черты личности в силу чего-то складываются именно такими.

Есть, в конце концов, виктимное поведение девушек и женщин, которые ведут себя как жертвы и находят себе партнера (совершенно автоматически), как пазл из одной коробки. С ними обоими нужно работать — он проводит свою работу, а она должна свою. Это не менее важно, потому что если он меняется, а она нет, это дестабилизирует семью.

Зачастую жертва насилия тоже не абсолютно белая и пушистая. Обычно все очень сильно переплетено. Им обоим нужно четко ориентироваться в том, что происходит в их отношениях, нужно ему прилагать усилия и работать надо собой, и ей тоже.

— Как женщина продолжает работу? Тоже ходит к вам?

— Это проблема. Я работаю только с мужчинами, но на этапе мотивации я объясняю женщинам, почему это важно и для них. С ними работают мои коллеги-женщины.

— Вы говорите, что это проблема. Женщины приводят мужей, а сами не хотят меняться?

— Зачастую да. Есть такое мнение, что если он бьет, значит, он виноват. Это разные вещи. Вины у него хоть отбавляй. Дело не в вине, он несет ответственность, и от того, готов ли он принимать эту ответственность, определяется, подходит он для программы или нет. Если он не готов, то нет смысла биться, его нужно наказывать и все. Как у животных, сделал что-то плохое, необходимо негативное подкрепление — для этого есть милиция. Для тех, у кого соображалки побольше, есть такие программы. Люди приходят самые разные — есть и сами сотрудники милиции-агрессоры, и дипломаты, и работяги, и кандидаты наук.

— Часто после терапии семьи распадаются?

— Во-первых, это переоцененный страх, потому что зачастую там уже нет семьи. Они приходят, а там уже пепелище. Во-вторых, как это ни странно, таких людей может удерживать в отношениях именно общая динамика — им понятно так жить. А когда прекращается насилие, становится неинтересно. С помощью работы с психологом можно вывести это на сознательный уровень.

Как, например, наркоман попадает на реабилитацию, выходит чистым, затем возвращается в семью, которая его опять индуцирует, и он опять начинает употреблять наркотики. Он играет там какую-то роль — козла отпущения, например, еще кого-то. Поработали с семьей — он попал в среду друзей-торчков, они его опять индуцируют. Ему нужно в себе практически всё поменять. Так и здесь.

 

«Меня били, и я буду бить»

— Как скоро мужчины, которые к вам приходят, осознают, что они агрессоры, применяют насилие?

— Они, в основном, еще до терапии объясняют все, прежде всего, самому себе, то есть обманывают себя, потом жертву, что на самом деле она виновата. Если он принимает на себя ответственность, с ним имеет смысл работать, если не принимает, то ему там делать нечего. Мы постоянно проводим какие-то мероприятия, чтобы убедиться, что человек не развлекаться ходит, а работает.

—Какие причины они называют, почему применяют насилие?

— Есть такая психологическая защита, например, минимизация: «Я не так уж и ударил», «Я всего лишь ее толкнул». Хотя он ее бьет или постоянно оскорбляет. Есть отрицание: «Это не я сделал». Он может даже вытеснять, не помнить чего-то, вплоть до частичной амнезии.

— На самом деле не помнит?

— Иногда да, есть такие редкие психологические феномены, но обычно они прекрасно все осознают.

Попытка объяснить, переложить ответственность, отрицать — это излюбленные способы психологической защиты. Мы на этом заостряемся, когда начинаем работать, и они понимают, как это действует, учатся контролировать себя. То есть они абсолютно по-новому смотрят на ситуацию.

Мне представляется, что мера «наказать за то, что он сделал» — ни о чем. Наказали, сделали ему больно, а он, как собачка, которая так и не поняла, почему нельзя писать на ковер, ведь там мягко и тепло. Мы его учим, получается. Это, конечно, стрессовое мероприятие, потому что в 30-40 лет нужно многое изменить в себе, понять, осознать, отказаться от прошлых моделей. У них возможны срывы: они изо всех сил пытаются, а потом срываются. Потом эти срывы происходят реже и реже, и они учатся себя контролировать.

— Как вы думаете, эти мужчины все-таки любят женщин, которых бьют?

— По-разному бывает. Это вообще очень скользкий вопрос. Любовь — это некий философский конструкт. У вас одно понимание любви, у меня другое, у них, соответственно, третье. Но что-то их явно удерживает вместе. Я принципиально не заостряюсь на таких моментах, потому что каждый, естественно, скажет да. И мы попадаем в ловушку: почему ты тогда бьешь, если любишь? А у каждого же свое понимание процесса.

— Мы уже немного затронули этот вопрос, и вы сказали, что многие мужчины сами подвергались насилию. Вот интересно, на каком этапе что-то ломается в человеке и он начинает принимать насилие как норму?

— Мне представляется, что на самом деле агрессия — это вообще нечто нормативное, это принципиальная способность отстаивать свои границы, достигать чего-то. Вот направить ее в конструктивное русло — это другая проблема. Почему она нормативна и легитимна? Потому что быстро и эффективно решает проблему. Почему государство применяет органы подавления, милицию? Уволили бы всех милиционеров и наняли бы учителей — они бы нас всех учили, как правильно поступать. А нас бьют дубинками на митингах, еще где-нибудь, потому что это быстро и эффективно.

— Почему для одних мужчин насилие легитимно, а для других нет, одни себе позволяет это, а другие нет?

— Мы как вид довольно агрессивны, но это отдельная тема. Почему позволяют? Потому что мы находится в замкнутом пространстве, со своими культурными стереотипами, нормами. Очень многое зависит от семьи, и часто агрессоры выходят именно из травматиков.

У агрессоров это зачастую встроено в их норму: «В моей семье было так, и это нормально». Они детей воспитывают по принципу «меня били, и я буду бить». С другой стороны, если все запрещать, можно вообще нечто бесхребетное воспитать, но это другая проблема. С ребенком можно сделать все что угодно — или невротиком, психотиком вырастить, сломав, или нечто неуправляемое вырастить и потом говорить, что в семье все нормально, а он уродился такой.

— Как раз и сложно найти эту грань и вырастить здорового ребенка.

— Все исключительно зыбко, в этом и большая проблема такой работы. Когда знаешь специфику работы с жертвами, ты соизмеряешь с этим свою работу с агрессорами и пытаешься донести это до коллег, специалистов по социальной работе, до тех же милиционеров. Вот, кстати, со стороны последних практически нет запросов на то, чтобы поучиться пониманию процессов.

 

«Агрессор должен платить за терапию, даже если ходит на нее принудительно»

— Возможно ли принудительно отправлять мужчин в группы?

— Это мировой опыт, и такие группы на 30-40% обычно состоят из людей, которых отправили по решению суда. У нас для этого ничего нет. Очень много сил было потрачено на то, чтобы донести до судей полезность такой программы, чтобы они хотя бы рекомендовали ее, но они этого не делают.

— Такая терапия эффективна, если загнать человека из-под палки?

— Нашими западными коллегами эффективность оценивается в 75%.

— Можно ли расширить работу таких групп в Беларуси, создать их в регионах?

— Нужно расширить и можно. Здесь большая проблема заключается в мотивации сотрудников, которые могут это делать. У меня полставки в центре, но это, по сути, волонтерская работа, зарабатываю я другим. Но для того чтобы расширять программу, нужно выделять средства.

Другая серьезная проблема — у тех, кто при власти, нет понимания процессов и желания их понимать. Работа с агрессором не должна вестись бесплатно. Во всем мире агрессор платит за эту терапию, даже если его направляют принудительно. Это нормально, они должны платить. В США они платят 40-50 долларов за сеанс, минимум 20 долларов, если он не может платить. Если он совсем не может платить, то его отправляют на работу — он офис драит в этой организации, то есть он зарабатывает право на терапию. И тогда он ценит услугу, как любой клиент психотерапевта. Если мы перед ним пляшем: ну приди к нам на группу, — он еще десять раз подумает, надо ли ему это. А государство ему как бы говорит: ну, не хочешь — не ходи. Он считает, что это нормально, и наказан за это не будет.

— Хватает ли в Беларуси психологов с нужной квалификацией, специализацией для работы таких групп?

— Катастрофически не хватает, но есть возможность их готовить. Вопрос опять-таки в том, что готовить их должны не волонтеры.

— Это можно сделать у нас или нужно отправлять людей за границу?

— Да, пожалуйста, можно у нас. Мы уже готовили. В рамках проекта ЮНФПА выделялись деньги, на которые мы закупали модель, адаптировали ее, опробовали в системе Департамента исполнения наказаний, но она там не очень пошла, потому что у них она использовалась в школе ресоциализации, которая длится всего три месяца. И там психологи при погонах, они больше другими делами занимаются на самом деле, чем терапией. И задачи там другие — превенция побегов и суицидов, а не работа с агрессорами.