Евгений Балинский. МЕЛАНХОЛИЯ. Слезы Оппенгеймера

Андрей Сахаров — точно не герой моего романа. По крайней мере, сейчас, на середине огромного двухтомника его мемуаров, я его не понимаю. В книге создателя советской водородной бомбы и лауреата Нобелевской премии мира, где он рассказывает о том, как складывалась и как сложилась его жизнь, в главе о начале работ в группе по созданию водородной бомбы вскользь упоминаются мораль и «слёзы Оппенгеймера» после совершенной США атомной атаки на Японию.

Открывая эту книгу, я хотел найти ответ на вопрос о моральности создания оружия, которое всех убьет. Оружия, которое требует многих испытаний, которые убивают окружающий мир. Было очень интересно, как он это объясняет для себя, но найти этот ответ всерьез я не рассчитывал. Я думал, его там не будет, а он там был.

Во всяком случае, в один момент в середине книги я увидел слова — «сейчас будут рассуждения о моральности» или что-то в этом духе. Затем следовало много текста, размытые аргументы об идеологии, сдерживании, обмане, гарантированном взаимном уничтожении и всё такое вот прочее.

Далее Сахаров рассказал об эмоции Оппенгеймера — отца уже американской атомной бомбы: «Я читал, что Оппенгеймер заперся в своем кабинете 6 августа 1945 года, в то время как его молодые сотрудники бегали по коридору Лос-Аламосской лаборатории, испуская боевые индейские кличи, а потом плакал на приеме у Трумэна».

США сбросили атомные бомбы на Японию, а потом Оппенгеймер плакал на приеме. Но почему они такие трогательные, эти слова? Почему Оппенгеймер, вставая раньше солнца и ложась спать сильно после него, всю жизнь положив на создание этого их «Толстяка» и десятков тысяч трупов, считает, что можно просто так заплакать один раз — и всё? Как это работает?

А сегодня стрелки на пресловутых «атомных часах», которые показывают время до конца, почти уже у черты, эти стрелки. Конечно, не Сахаров и не Оппенгеймер виноваты в том, что вчера и сегодня американцы устраивают войны по всему миру и обкладывают ракетами политических врагов там, где хотят, а донецкие боевики или российские мерзавцы-военные сбивают пассажирские самолеты. Не они виноваты, но эти двое сделали очень многое. А потом раскаялись.

Я, честно, не сильно верю в непомание выдающимися умами того, в чьи руки попадают их выдающиеся изобретения. Неужели страсть к делу и вера бывают такой? Ведь об этом же пишет Сахаров в своих мемуарах. Впрочем, сейчас, когда по нажатию пальца можно узнать всё и про всех, рассуждать, конечно, легко.

Однако далее в книге, в главе «1953 год», где рассказывается о смерти Сталина, Сахаров говорит, что уже тогда знал о большом терроре, о невинно осужденных, о пытках, о насилии. Сахаров знал, как работают люди на урановых рудниках, добывая этот его уран, Сахаров рассказывал, как после встречи с чекистом сам застрелился институтский начальник из-за того, что его машинистка не зарегистрировала листок с уравнением. Он знал. Однако, как пишет Андрей Дмитриевич, пропагандой «в подсознание была вбита» мысль, что при грандиозных по своему масштабу исторических событиях жертвы неизбежны.

Через месяц он представил итоговый отчет с ожидаемыми характеристиками разработанного изделия. Еще через несколько месяцев Советский союз испытал свою первую термоядерную бомбу. А потом еще и еще, в 1955-м, и еще испытания, еще и еще, мегатонны в год в Британии, США, СССР, сотни тысяч жертв непороговых биологических эффектов от испытаний. И об этих сотнях тысяч говорит сам Сахаров, посвящая этому главу в своей книге, сам Сахаров, через 20 лет — лауреат Нобелевской премии мира.

В 1962-м он начал задумываться… когда Хрущёв не разрешил вместо двух параллельных испытаний почти одинаковых бомб, но созданных чуть разными способами, провести одно, что, по мнению Сахарова, было бы безопаснее для окружающей среды. Хрущёв отказал, взорвали две. В два раза больше проблем высыпалось потом с осадками на людей на других концах полушария.

Это Сахаров мне рассказал, что испытывать бомбы в трех средах — на земле, в атмосфере и в воде нужно строжайше запретить — это огромная беда для людей на полушарии. И вот Хрущёв не разрешил приостановить эти испытания, всё взорвали, всё хорошо, и Сахаров, как он пишет, после этого плакал у себя в кабинете. После того, как его не понял Хрущев.

О своем первом взрыве в августе 1953-го Сахаров вспоминает: «Мы поехали посмотреть контрольные здания. Нам выдали пылезащитные костюмы с дозиметрами в нагрудных кармашках. Мы ехали мимо разрушенных взрывом подопытных зданий, когда вдруг машины резко затормозили около орла с обожженными крыльями. Он пытался взлететь, но у него ничего не получилось. Глаза его были мутными, возможно, он был слеп. Один из офицеров вышел из машины и сильным ударом ноги убил его, прекратив мучения несчастной птицы. Как мне рассказали, при каждом испытании гибнут тысячи птиц — они взлетают при вспышке, а потом падают обожженные и ослепленные».

И всё нормально. Сахаров — герой. И так будет и есть и с Соловьёвым, и с Киселёвым, и со сволочами из CNN, и с Радиной, с украинскими пропагандистами и с белорусскими боевиками донбасской войны. Всё будет хорошо.

Недавно в интернете я увидел баянную шутку. На картинке было написано что-то вроде такого: мальчик долго просил у Боженьки велосипед, Боженька, естественно, ничего ему не давал, а потом мальчик понял, как работает христианство — он украл велосипед и попросил у Боженьки прощения. И всё стало хорошо.

Почему это вроде как и нормально, сделать карьеру в советской пропаганде, лет сто искренне или неискренне закрывая на что-то глаза, а потом раскаяться — и всё нормально. И ничего, вроде как, и не было. Как у Федуты, который еще 20 лет назад любил указывать журналистам, кому и что писать. Как у Владимира Владимировича Познера. Тогда — голоса лжи и полуправды, а сегодня вот он, смотри-ка, в белой кепчонке, ярый либерал,поборник свободы слова, участник всяких там митингов за хорошую жизнь  и всего такого прочего, благородного. Лучший интервьюер, всеобщий любимчик добрых людей. В том числе и мой.

 

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».