Тайна последней любви Максима Богдановича



В феврале 1917 года в Ялту приехал смертельно больной белорусский поэт Максим Богданович. Собственно говоря, тогда о том, что есть такой поэт, даже в Беларуси знал не слишком большой круг людей, в основном возрожденчески настроенная творческая интеллигенция. Именно эти люди, пустив шапку по кругу, и собрали деньги на лечение талантливого 25-летнего юноши.





Что этот юноша гениален, узнают еще позже, уже после его смерти, наступившей на прекрасном крымском курорте через несколько месяцев после приезда.





Именно в эти несколько месяцев — с февраля по май — возник один из мифов белорусской литературы, называемый "Дзённiк Максiма Багдановiча". Суть такова: поэт повстречал в Ялте замужнюю женщину, в которую влюбился, и, как принято говорить, вступил в интимные отношения. О своих переживаниях записал в дневнике.





Что же тут такого?





Да разве это не обычное дело для поэта — любить и быть любимым, и разве мало мы в последнее время читали сенсационных публикаций об интимной жизни классиков? Так-то оно так, но суть белорусского литературного мифа, о котором идет речь, сводится к вопросу почти гамлетовскому: печатать или не печатать? Как же не обрасти слухами столь засекреченному документу! Уж непременно там есть что-то такое...





Но не будем заниматься домыслами, уважаемый читатель. Я просто познакомлю тебя с разными версиями решения судьбы "Дзённiка", которые существуют в научно-творческой окололитературной среде.





Версия первая. Ничего там "такого" нет. Автор — молодой человек, красивый, темпераментный, знает, что скоро умрет, но преисполнен надежды и нормальных мужских желаний. Подробности встреч с госпожой Н. — самые что ни на есть плотские, никакой тебе поэзии-философии. Каждый человек имеет право на сохранение в тайне интимных подробностей своей жизни. Так же, как истории болезни, которую вел лечащий врач. Поэтому миф о дневнике Максима Богдановича следует развеять, подавить нездоровый интерес к содержанию оного и уважить память поэта, явно не предназначавшего свои записи к публикации. Печатать — кощунство. Тем более дневника-то — всего несколько страничек.





Версия вторая. Ничего там "такого" нет... (см. первую версию). Именно поэтому дневник следует напечатать, чтобы раз и навсегда прекратить домыслы и измышления о его содержании. Публика, прочитав, разочаруется... И забудет.





Версия третья. Великие люди, ставшие национальными символами (как Максим Богданович), утрачивают право на тайну в творчестве и биографии. Все, что касается их жизни, принадлежит народу. Дневник необходимо напечатать, включить в собрание сочинений, подвергнуть научному исследованию и т.д. как часть творческого наследия поэта. Вообще стыдно, что мы до сих пор не изучаем это наследие в полном объеме. Все препятствия — из-за нашего ханжества.





...Этим летом мы с детьми отдыхали неподалеку от Ялты, и первую же экскурсию, точнее паломничество, совершили к могиле Максима.





Кладбище на окраине города, не кладбище — лес, лабиринт... К счастью, мы знали, что в качестве ориентира нужно искать могилу русского писателя Бирюкова, местного уроженца, к которой существуют указатели. Вот и памятник на той могиле — громадная каменная глыба, с выбитой цитатой, с барельефом... А за глыбой, под высокими соснами, — небольшой беленый памятничек в железной ограде, совсем как на деревенских кладбищах. Написанные от руки стихотворные строки, сочетание синей краски и белой известки, искусственные цветы, аккуратно воткнутые в землю... Как на Радуницу...





— Вось мы i знайшлi цябе, Максiме...





Я цитировала детям, что могла вспомнить из стихов Максима-Книжника, напевала песни на его слова с полным ощущением, что автор нас слышит, что он участвует в диалоге. Друзья, которые также когда-то побывали тут, рассказывали, что иногда на могиле Максима можно видеть белого котенка. Как ни хотелось чуда — котенка мы не заметили. Зато наблюдалось достаточно героев из богдановичской же поэмы "Мушка-зелянушка i Камарык — насаты тварык". Слово "уютно" в отношении к кладбищу звучит неуместно, но... Было ощущение, что мы пришли в гости к кому-то своему, близкому, поселившемуся тут, на чужбине.





Возможно ли было бы такое ощущение возле громадного гранитного идола? Не знаю... Многие возмущаются, что на могиле национального гения не стоит большой, достойный памятник.





Есть и проект насчет того, чтобы вообще перезахоронить Максима на родине, куда он рвался всю жизнь и где прожил фактически всего несколько месяцев.





Ничто в мире не происходит случайно. Особенно то, что касается национальной культуры, которую Лев Гумилев называл кристаллизованной пассионарностью.





Возможно, "Дзённiк Максiма Багдановiча" — пробный камень для нас, белорусов. Но как следует нам решить его судьбу, чтобы достойно выйти из предложенного испытания, — увы, я не знаю...





Людмила РУБЛЕВСКАЯ, "Советская Белоруссия"