Мнение

Евгений Липкович. ПУТЬ ВОИНА. 2015 год

Евгений Липкович. Родился в 1958 году в Минске. Закончил физико-математическую школу, учился в БПИ. С тридцати лет не работает на государство. Женат, любит жену и дочь. Не любит телевидение и другим не советует.

Она меня убеждала, что там нас ждут ангелы. В доме, в котором предпоследний этаж по ночам светится, живут ангелы! Кругом на целый день хода всё в руинах лежит, есть места, где так оплавилось, что шагать невозможно, только скользить, как по льду, а этому дому хоть бы хны.

Трубы, правда, с последнего этажа свешиваются почти до земли, ветер их колышет — и всё.

Иногда от него будто звук идет. Тихий такой, еле слышный. Я не люблю, когда гудит. У меня тогда из носа кровь может пойти. Раньше не шла, а сейчас что-то начала. Но гудит редко, так что даже не обращаю внимания.

Сколько в доме этажей было до войны — неизвестно. Да и маленький я был, чтобы помнить, на каких был. Смутно помню папу на фоне окна: по телефону кричит на кого-то. Еще из довоенного помню сад с электромобилями, няньку, которая грозит пальцем. Парад помню. Машины, люди, флаги, шары. Оркестр, трубы на солнце блестят. Папа в форме рядом, смотрит на меня строго, но глаза улыбаются. Больше ничего.

Ну а потом помню всё. Как лампочка зажглась, дверь открылась, и мы вышли. Воздух был такой сладкий, что голова закружилась. Я спросил, а где все? А папа закрыл лицо ладонями и плечи у него задрожали.

И как мы продукты таскали из убежища, и про нашествие крыс. Всё, чему меня папа учил, помню. Читать, хоть книжка всего одна оказалась, я её наизусть быстро выучил.

«Мы, народ Республики Беларусь, исходя из ответственности за настоящее и будущее Беларуси, сознавая себя полноправным субъектом мирового сообщества и подтверждая свою приверженность общечеловеческим ценностям…»

И охотиться. Капканы ставить и что с водой делать, чтобы пить можно было.

И как он умер. Шел-шел, схватился за грудь, упал и больше не встал. Много всего помню. Бурю помню. Как стали падать серые хлопья, и папа еще удивился, что пепел большой, как чипсы. Я спросил, что такое чипсы, он не ответил. А потом дверь завалило, мы еле выбрались. И желтый дождь. От него кожа волдырями покрылась, а по всей дороге валялись дохлые крысы…. И как я девчонок нашел, помню.

Они голодные были — ужас! И грязные... Их мама тоже упала и сказала, чтоб они сами шли, пока ангелов не встретят. Вот они и топали по дороге через развалины. Вначале подумали, что ангел — это я. Ха. А когда я крысу из арбалета убил, стали о чем-то перешептываться.

Старшую сестру Лиза звали. Бледная, прозрачная, волосы светлые и глаза такие же светлые. Истории рассказывала на ночь. Всё про богатырей, принцесс и летающих коней, какие они благородные и красивые. Коней я не видел никогда, а летающих и подавно, но было видно, что Лиза не жилец. Дышала тяжело, и тошнило ее все время. Крысу она есть не хотела. Сонька одна бы сразу согласилась, но сестра — ни в какую. Целую банку соуса извел, чтобы они попробовали.

«Просто так светиться не может», — сказала Сонька. «Это почему еще?» — «Потому, что это бог сигнал подает» — «Нет никакого бога. Если бы бог был, твоя сестра бы сейчас бегала».

Она сразу драться полезла, с кулаками кидалась. Дрянь ты, кричала. Это все твой отец, всё из-за него.

Я и сам знаю, что из-за него. Но он тоже не знал, что газовая война в настоящую перерастет, переживал сильно. Я слышал, как он ночами стонет, ворочается.

Сонька быстро успокоилась и только плакала тихонько. Вскоре и вовсе только шмыгала носом. А я все равно отворачивался. Делал вид, что не слышу. Лиза лежала в соседней комнате и больше не вставала. Даже есть перестала. Через неделю запах пошел. Пришлось в мешок упаковать и нести далеко. Все равно крысы мешок прогрызут. Сонька с тех пор замолчала.

Один раз я прихожу, день удачный был — кошка попалась. Они редко попадаются, всего раза три или четыре, их вообще не осталось почти. Всех крысы поели. Крысы вообще всё поели, до чего смогли добраться. Только консервы в металлических банках не трогали, не по зубам им. А томатный суп я есть не могу. От него гоняет так, что мочи нет. И глаза чешутся.

Я туда-сюда сунулся, а она лежит. На том самом месте, где ее сестра того…. К стене повернулась, глаза закрыты. Я зеркало ко рту поднес — запотело. Черт, думаю, надо что-то делать.

Стал про дом размышлять. Он квадратом сделан, добротный. Лестница точно была с красным ковром, колонны холодные, эхо в коридорах. Стол с телефоном у папы в кабинете, карта на стене, флаг наш большой.

Папа, с тех пор, как мы вышли, старался в сторону дома не смотреть. Говорил, что проклятое там все, и отворачивался.

А предпоследний этаж действительно светится. Сам один раз ночью видел. Но это не живой свет. Папа показывал такой свет. Достал откуда-то трубку маленькую — «смотри, что сейчас будет» — в трубке хрустнуло, и она засветилась зеленым. Вот в доме таким же светом светится. Не живым.

Сонька лежит у стенки на матрасе, как мертвая. Но потом шевелиться стала. Я обрадовался, пить принес. Вода у нас теперь хорошая и много ее. Дожди чистые пошли, не такие, как раньше, ржавые. Я желоб приладил еще один.

Папа ту воду пить не разрешал. Говорил, что отстаиваться должна несколько дней, и после кипятил. Но все равно привкус был горький, аж челюсти сводило. А сейчас хорошая вода, вкусная.

Сонька отхлебнула и опять к стенке отвернулась. Лежит, тихонечко носом шмыгает, не говорит.

Я про дом размышляю. Ну, что такого, уговариваю себя, если туда сходим. Хуже не будет. Сам на Соньку посматриваю. Только далеко. И придется ее нести, наверное. Если утром выйти, пока не печет, и за два часа можно управиться. А там посмотрим…. Так себя и уговорил, хоть и не лежало к этому никак.

Слышь, говорю, пойдем к ангелам в гости.

Она шмыгать перестала и замерла. Смотрю, зашевелилась, вроде подняться пытается.

Лежи, говорю. Завтра пойдем. С утра.

Она и заревела в голос…