Мнение

Тани Кан. СМЯТЕНИЕ ДУШИ. Люди, присыпанные землей

 

Тани Кан (Татьяна Немчинова). Белорусская журналистка. Работала в «Народной газете», информационной компании БелаПАН, сотрудничала с другими СМИ. Автор документальной повести «Из Кокжиде на Брест», посвященной казахстанцам времен Великой Отечественной войны.

Продолжение повести о судьбе корейского народа в ХХ веке, написанной белорусской журналисткой со слов ее бабушки.

Приморский край, село Селивановка

Двадцатые годы вновь вернули радость в мою жизнь. То был период исполнения многих моих желаний. Наконец-то появился долгожданный и здоровый ребенок, которого мы назвали по православному, Катериной. Ведь жили теперь в русском селе Селивановка, где осело немало корейцев, успешно занимавшихся земледелием, рыболовством и охотой. Там соседствовали добротные русские дома и хрупкие корейские хижины. Жили мы мирно, ходили в одну церковь и по праздникам приглашали друг друга в свой дом. В 1928-м я родила твою тетю Лиду. Такая она крохотная была, думала, не выживет. Столько страха натерпелась. А потом старшая, девятилетняя Катюша, тяжело захворала, долгое время не могла вставать. Немного успокоились с дедом, когда поставили ее на ноги: сначала она ходила только по двору, а потом осмелела и сама добиралась до морского берега. На всю жизнь остались у нее от черной оспы небольшие точечные углубления на лице. И все равно соседи говорили мне, что она, как и прежде, хороша собой.

В Селивановке твой дед смог вернуться к любимому делу — рыболовству. Часто возвращался с хорошим уловом. Лодку, сети всегда содержал в полном порядке. Со временем нам выделили небольшой участок земли. Знаешь, первый дом, построенный своими руками, был тоже в этом селе. Красивый, маленький, он напоминал немного корейскую хижину, только стены дома нам пришлось побелить, да и утеплить хорошенько. Зимы ведь были холоднее, чем в Корее. Помню, положу девочек на теплый пол, укрою их большим одеялом, и коротаю с ними долгие зимние вечера, рассказывая сказки. Старалась, чтобы они не только были поучительными, но и пыталась через них научить моих любимых девочек чувствовать и понимать ту страну, которую сама очень любила и по которой тосковала. Хуже нет, если живешь не в своем мире, где говорят все на одном языке, где понимаешь и воспринимаешь каждого, где ты не отличаешься от других ни цветом волос, ни разрезом глаз, ни ростом. Это трудно понять со стороны. Нужно самому прочувствовать — эту оторванность от родины. Вот и тебе, мне кажется, именно через сказки я передала любовь к Корее. Я знаю, вижу, как ты радуешься, когда беру тебя с собой в Джусалы или в Кзыл-Орду (районы, где проживали корейцы. — Автор).

Люди, присыпанные землей

Но приближались роковые тридцатые годы. Не раз уже на общем сходе упрашивали нас, кто выращивал рис (мы с твоим дедом имели маленькое, но свое рисовое поле) переехать в Среднюю Азию. Рисоводством там заниматься не умели, а земли хватало. Из нашего села согласились ехать две или три семьи. Другие не хотели покидать обжитые места. Потом прошли слухи, что всех корейцев будут выселять с Дальнего Востока. Мол, немало диверсий на границе. В те годы ведь Корея была подневольной Японии, и нас, корейцев, в Советском Союзе держали за неблагонадежных — японцы же воевали с русскими, а мы жили на русской земле.

Как страшно вспоминать те дни! Но это же было! Из памяти разве вычеркнешь?!

Осенью 37-го потянулись эшелоны из разных точек Приморского края, да и всего Дальнего Востока. Вагоны, битком набитые корейцами — от младенцев до стариков. Лица многих, как и мое, застыли, как у мумий: было скорбно даже думать, что мы все в одночасье стали ненужными людьми и нас насильно увозят в никуда. Я часто задавалась вопросом: как вот так, скопом, хуже, чем животных, можно загрузить всех и увезти целую нацию с глаз долой? Ни у кого ничего не спрашивали. Так решили сверху: депортировать с Дальнего Востока всех корейцев как неблагонадежных. Что ж тут скажешь: гулаги в те годы были разбросаны по всему Советскому Союзу. Одно лишь согревало: мы ехали не в тюрьмы. Но куда — толком не знали.

В пути наш эшелон перевернулся. Лишь три последних вагона устояли на рельсах. Вдоль железной дороги лежали мертвые и раненые. Вокруг гарь, пожар, плач тех, кто нашел умершими отца или мать, сына или дочь, и крики тех, кто надеялся отыскать своих близких уцелевшими. Говорили, что это была подстроенная диверсия. Ни в Казахстане, ни в Узбекистане в таком количестве инородцев не ждали.

Мы, кто остался в живых, прочувствовали это же сразу, по приезду в пункт назначения. В заснеженный Аральск (станция, расположенная на Аральском море на территории Казахской Республики. — Автор) эшелон прибыл вечером. Нас, около трехсот человек, продержали на вокзале, задуваемом со всех сторон, всю ночь. Лишь утром появилось несколько человек и стали раздавать лопаты, чтобы мы выкопали себе землянки. Скудную еду тоже пришлось готовить на земле. От невыносимого холода плохо понимали, что вообще с нами происходит. Мне казалось: лучше бы расстреляли, чем издеваться над людьми, которые и так чудом выжили. Мало было дороги ада, так теперь нужно было рыть землянки для жилья. Одним словом, нас превращали в животных…

Но вдруг я увидела старика, который первым взял лопату, запел «Ариран» (старинная корейская песня. — Автор) и принялся за работу. За ним потянулись и другие, кто еще держался на ногах и мог что-то делать. Они тоже копали и пели. Копали допоздна, пока силы их не покинули. Вторую ночь мы спали в ямах, прикрытые брезентом и… присыпанные землей, чтобы теплее было. У многих началось обморожение конечностей. После того, как нескольких человек, совсем больных, увезли — мы их больше не видели. Скорее всего, в лепрозорий — лечебницу для прокаженных, которая находилась на одном из островов Аральского моря. Прошло еще несколько дней, пока нас наконец не перевели в бараки. Мы все ждали весны, чтобы уехать из этого ужасного места… Лишь через три месяца нам разрешили расселиться на другой станции — это был Джусалы.

Станция жизни

Река Сыр-Дарья полностью огибала правую часть станции Джусалы. Полноводная, кормящая — она была для корейцев настоящим источником жизни. Женщины с тазами ходили к реке, устраивая большую стирку, а мужчины всегда возвращались от нее с богатым уловом. Жерех, лещи, сазаны, сомы — какой только рыбы не водилось в этой реке! Наслаждение от жареной, вареной или засушенной рыбки было так велико, что, насколько помню, мясные блюда ели мы гораздо реже, да и стоили они денег, которых всегда не хватало.

Да, это тоже всё происходило в конце тридцатых годов. Твой дед уехал на заработки в Оренбург и не вернулся. Мне сказали, что помер от какой-то болезни в больнице и похоронили его в общей яме с другими умершими…

В Джусалах у нас во дворе росло дерево, у которого я ставила на низких ножках столик, заполненный едой, которую любил твой дед, и долго молилась, а потом мысленно общалась с ним. Мне светила луна, которая, казалось, тоже принимала участие в этом ритуале.
Конечно же, мы сохранили все обычаи предков, и на казахской земле их неукоснительно выполняли. Жили небольшой колонией. Нас объединяли все корейские торжества и традиции, общее прошлое и общая судьба.

В одном из домов, где готовились забить кабана, люди собирались загодя. Приходили соседи, друзья, родственники, и каждому находилось занятие. Разводили костер, в большом чане вначале варили мясо, а затем домашнюю колбасу — и толстую, и тонкую. Какая она была аппетитная и вкусная! Во дворе деревянными молотками толкли вареный рис, чтобы приготовить из него праздничное блюдо. Несколько человек выкрикивали монотонно-одинаковые звуки, а двое по очереди били по небольшому постаменту с широкой чашей, где постепенно образовывалось однородное, жемчужно-молочное по цвету месиво.

В доме тем временем несколько женщин накрывали столы, на которых было много блюд, приготовленных из овощей и риса. После сытного застолья можно было увидеть интересный импровизированный концерт. Одни рассказывали такие байки и анекдоты, что люди невольно начинали улыбаться, а потом и от души смеяться. Другие пели и танцевали. Всегда находилось 2-3 музыканта, которые не только аккомпанировали самодеятельным артистам, а и исполняли красивые лирические мелодии. Тогда мы все еще разговаривали на корейском языке, русским владели немногие, и то лишь потому, что их работа была связана со знанием обязательно двух языков — казахского и русского.

Наша общность придавала нам сил в чужой стороне. Ощущая тоску по родине, мы все равно понимали: нужно строить жизнь там, куда закинула горе-судьба, заниматься тем, что умеем, но делать это хорошо и даже лучше других. Так появились корейские колхозы. Многие из них стали знаменитыми. Несколько корейцев удостоились самого высокого звания — Героя Социалистического Труда. В колхозах выращивали не только рис, но и арбузы, дыни, лук, помидоры, огурцы, капусту и перец. При этом у каждой корейской семьи был небольшой надел земли, который тоже приносил хороший урожай.

Удивительно, что до приезда сюда корейцев эти земли считались непригодными для жизни. Представь: голая степь, на сотни километров — ни одной души… Но орошенная каналами земля сразу же преобразилась. Обласканная трудолюбивыми руками, благодарно кормила всех. Потихоньку в домах стала появляться красивая мебель, хорошая посуда…

Но тут случилась война. Тяжелая работа полностью легла на плечи женщин и детей.

Обе мои девочки — молодая, статная Катюша и младшая Лида — работали на заводе, где за свой труд дети получали лишь небольшой продуктовый паек. Постоянное ощущение голода не давало покоя. Уж больно скудной была еда. А после трудовой смены шли со мной на рисовые поля, чтобы после нескольких часов работы, не разгибая спины, получить маленькую миску с рисом. Жалея их, я часто сама уходила к реке, чтобы собрать немного разной съедобной травы, которой хоть как-то можно было приправить самый постный суп в мире. Темно-зеленое варево не имело ни грамма жира!..

Но наконец-то наступило долгожданное событие, пришедшее с весной, — победа советских людей над фашизмом, страшной угрозой, охватившей почти половину планеты. На какое-то время все житейские проблемы отступили на задний план — главным была эйфория от радости, что закончилась война! В дома стали возвращаться мужчины. Самыми счастливыми были те, кто уже встретил мужа или сына, отца или внука, или любимого и дорогого жениха.

Твоя мама тоже дождалась того, кого два года назад проводила на фронт. Именно в Джусалах к ней пришла первая любовь. Такая всегда сдержанная моя старшая девочка подбежала к своему другу, Виталию, долго гладила его руки, говорила ему тихо на ухо ласковые слова, от которых его лицо расплывалось в улыбке. Неужели, думала я тогда, нужно пройти такие тяжкие испытания, чтобы так сильно ощутить состояние счастья? Нет, конечно, нет! Просто слишком долго мы горевали…

Люди рождены, чтобы жить, но такой жизнью, где есть место счастью. Войны ломают психику людей не в лучшую сторону. А положительные эмоции от торжества жизни позволяют человеку быть сильнее, лучше, наконец, просто любить друг друга и рожать желанных детей. Большая трагедия всегда там, где идут войны. Там горе, разруха, смерть, там останавливается настоящая полноценная жизнь…

Наступили пятидесятые годы. Умер Сталин. Корейцы получили право свободного перемещения по стране. И тут случилось невероятное: многие устремились на Дальний Восток. Правда, из колхозов отток переселенцев был совсем незначительным. Там люди уже крепко обосновались, пустили корни и не хотели бросать дело, которое начали на казахской земле, к тому же, как показало время, весьма успешное.

 

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».