Культура

Владимир Некляев: в Минске состоялась моя жизнь

 

Новый роман Владимира Некляева «Автомат с газировкой с сиропом и без», отмеченный не только престижной литературной премией имени Ежи Гедройца, но и ставший явлением общественной жизни, жанрово определен автором как минский роман. Даже главы в нем носят названия минских улиц: «Улица Энгельса, бывшая Доминиканская», «Улица Коммунистическая, бывшая Вторая Михайловская», «Улица Первомайская, бывшая Веселая»...

Скоро в Минске может появиться новая улица имени Уго Чавеса, в связи с чем мы и решили поговорить с Владимиром Некляевым о его романе и о городе, которому посвящен роман.

— Что для вас Минск?

— Это город, который на протяжении всей жизни я пытался оставить — и который меня не отпускал. Любовью, друзьями. Я уезжал от него на Север и на Дальний Восток, в Москву и Хельсинки — и возвращался. В результате здесь состоялась моя жизнь.

Могла состояться другая, но состоялась эта. Почему?.. Потому что жизнь, как ее ни усложняй, в итоге донельзя проста. Решая, оставаться или не оставаться в Хельсинки, Варшаве, Стокгольме, я ходил по улицам тех городов и не находил ни одного дома, хоть в одном окне которого теплился бы свет воспоминаний. А в Минске у меня почти в каждом доме есть такое окно.

— Глядя в эти окна, вы и писали роман?

— Можно сказать, что так.

— В одном давнем интервью вы говорили, что пытались вырваться не из Минска — из провинциальности…

— Да. Тогда мне казалось, что в этом городе я задыхаюсь. А теперь я хотел бы вернуться в тот провинциальный Минск — столько там воздуха.

— А сегодняшний Минск разве не провинциальный?

— Нет. В том провинциальном Минске была своя культура. Пусть провинциальная, но культура. Минская. Она ушла — и на смену ей не пришла никакая. Поэтому сегодняшний Минск — никакой.

Мне даже начинает казаться, что в нем живут никакие люди. Не минчане. Потому что минчане не позволили бы так увечить свой город.

Мало того, что варварски уничтожена почти вся старина, память города, так разрушает облик Минска еще и ужасающая «новизна». Махина так называемого «дома Чижа» уселась на берегу Свислочи, как баба на чайнике, придавив Троицкое предместье. Возле Верховного суда на углу улиц Кирова и Ленина, застроенных так называемыми «сталинками», вдруг решили, разрывая пространство и разрушая стиль, вторкнуть, как фиксу, высотную гостиничную стекляшку. Возле цирка (на парковой территории) возносятся два отеля, в черт-те что превращая не просто лучший в Минске, а один из лучших в Европе, гениально созданный городской ландшафт от парка Горького до здания Министерства обороны. Сегодняшние архитекторы разве не знают, что архитектура — это не только здания, но и пространство, ими создаваемое? Знают, чему-то ведь когда-то учились. Почему же тогда так теснят город, выдавливают из его легких воздух?..

— Может, они не собираются в этом городе дышать?

— Может. Один главный архитектор Минска давно сбежал и неплохо дышит в городе заграничном.

Но дело не в этом. Сегодняшний Минск — декорации театра абсурда, в котором все мы живем. Вот в чем дело.

В моем романе есть глава «Новинки, дурдом». Там происходит заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором принимается решение о строительстве коммунизма на отдельно взятой улице — в отдельно взятой больнице. Если бы я писал роман сейчас, то обязательно выбрал бы для такого строительства улицу имени Уго Чавеса. И обязательно использовал бы обоснование (не меняя в нем ни слова), которое мэру Минска кажется вполне убедительным для названия улицы именем экстравагантного венесуэльца, «посетившего во время одного из визитов в Беларусь дом-новостройку № 31».

— Уго Чавес, сказал Лукашенко — великий друг белорусского народа… Кстати, почему в минском романе, в котором множество персонажей, узнаваемых портретов современников, Александр Лукашенко даже не упоминается?

— По той же причине, по которой не упоминается Уго Чавес. Хоть в Чавесе, если верить Габриэлю Маркесу, автору лучшего в мировой литературе романа о диктаторе, жил не только тиран. Маркес не раз писал о Чавесе, и тот, понимая, что о нем пишет великий писатель, этим гордился.

— Василь Быков также писал о Лукашенко…

— Да, только гордиться нечем. Лукашенко для Быкова — это название белорусской драмы. Именно поэтому в Минске нет улицы имени самого известного в мире белорусского писателя. За то, чтобы она была, кампания «Говори правду» собрала 105 тысяч подписей минчан, но Мингорисполком на 105 тысяч минчан взял да наплевал. Видимо, потому, что Василь Быков, в отличие от Уго Чавеса, как всерьез говорится далее в том же «обосновании» минского мэра, не был знаком с «белорусскими технологиями возведения крупнопанельных жилых домов», на которые смотреть страшно, а их лепят и лепят…

Знаете, почему так происходит? Потому что эти люди не любят Минск. И не любит Минск, потому что этот город не принимал его и не принимает, Лукашенко. Вот в нелюбимом городе, которого опасается, он и строит себе не дом, а убежище. Бункер.

— Бункер с подземельями напоминает в вашем романе здание КГБ. Вообще мне показалось, что это здание является некой развернутой метафорой страха, а находящееся в нем ведомство выступает как бы воплощением зла.

— Ну, если так показалось… Вы знаете, что в этом здании, спроектированном архитектором Парусниковым, сохранены стены земледельческого общества взаимного страхования? Это, кстати, тоже метафора.

Само здание, его строгий неоклассицизм, называемый еще «сталинским ампиром», мне нравится. Но не нравится мне то, что, переступая порог расположенного в нем ведомства, призванного защищать безопасность государства, граждане этого государства теряют все права: там с ними могут сделать все, что захотят. Не нравится мне, что, как в советские времена, так и сейчас главной задачей этого ведомства является борьба с инакомыслием. Не нравится, что четверть страны это ведомство превратило в сексотов, стукачей — самую ненавистную для меня человеческую породу! Не нравится… Впрочем, и названного вполне достаточно, чтобы я относился к этому ведомству так, как вам показалось.

— В романе два временных среза: начало 1960-х и начало 2010-х годов. В послесловии к роману журналист и писатель Виктор Леденев пишет: «Золотая пыль юности, летающая в пронизанном светом пространстве минскага романа Владимира Некляева, — главное, что в романе есть». Для вас действительно главное то, что происходило в юности, или все же то, что произошло с вами недавно?

— Все главное с нами — и в нас — происходит в юности. Даже раньше: в детстве. Это во-первых.

Во-вторых, то, что происходит с героем романа, от имени которого ведется повествование, вовсе не означает, что то же самое происходило с автором. Как и с другими персонажами. Актер Эдуард Горячий, который присутствует в романе под собственным именем, вовсе не реальный актер Эдуард Горячий. И в интервью «Комсомольской правде» он сам говорит об этом: «Моя биография и биография Горячего из книги — разные вещи». Это художественная проза, а не документальная, хоть в ней присутствует ощущение документальности, что являлось одной из задач, которые я перед собой ставил. Похоже, с этой задачей я справился лучше, чем предполагал, потому что после выхода романа меня просто истерзали претензиями: это было не так, а то было не этак…

Тут еще зашевелилась, зазмеилась ревность: про этого написано больше, про того меньше, а про меня… Хотя, повторяю, все персонажи романа, в том числе названные как бы их настоящими именами, не реальные, а литературные. Тем не менее их отождествляют с реальными людьми, даже предприняты попытки («А почему тебя в комсомоле оставили?...» «А ты стукачем был!») сведения давних счетов — просто паразительно.

— А почему такая реакция? Ведь столько лет прошло!

— Мы состоим из всех лет, которые прожили. И чем больше лет, тем хуже качество состава. Почему? Потому что весь наш так называемый жизненный опыт — это прежде всего опыт потерь и разрушений. Именно он в большинстве случаев выдается за мудрость.

Мудрость подменяется знанием. Как культура — цивилизацией. «Я знаю!» А что ты знаешь? Замысел Божий? И постиг в нем свое предназначение?

Есть люди, с годами пытающиеся улучшить свой состав. Настоять его на любви, добре, прощении. Но это требует огромных духовных усилий, поэтому такие люди — редкость.

«Слаб человек», — сказано в Святом писании. И это правда.

— А вы слабый человек или сильный?

— Большую часть жизни полагал, что слабый. Оказалось — нет. Ну, скажем так, сильнее слабого.

— Это вы говорите, исходя из того, что выдержали в тюрьме КГБ?

— Нет. Такое заключение я делаю, исходя из того, что выдерживаю сейчас.

— Послесловие к вашему роману Виктор Леденев назвал «Улица Владимира Некляева». Вы хотели бы, чтобы вашим именем была названа улица в Минске?

— Во-первых, это метафора. Литературная улица, а не городская. Во-вторых, хоть кампания «Говори правду» и собирала подписи за название одной из улиц именем Быкова, я не приверженец традиции называть улицы именами людей. Кроме очевидных неудобств при почти неизбежной в таких случаях смене названий (вон сколько их претерпела только главная магистраль Минска: Захарьевская, Мицкевича, Сталина, Ленина, Скорины), здесь еще очевидны человеческое тщеславие, суетливость. И в-третьих, как говорит в минском романе кондукторша троллейбуса Виолетта Казимировна: «Еще живой, прыгает, а уже улицу хочет. Хоть умри сначала…».