Мнение

Максим Жбанков. КУЛЬТ-ТУРЫ. Возложите на время венки

 

Максим Жбанков. Культуролог, киноаналитик, журналист. Преподаватель «Белорусского Коллегиума». Неизменный ведущий «Киноклуба» в кинотеатре «Победа». В 2005-06 годах — заведующий отделом культуры «Белорусской деловой газеты». Автор многочисленных публикаций по вопросам современной культуры в журналах «Мастацтва», «Фрагмэнты», «pARTisan», на сайте «Наше мнение».

Классе этак в седьмом – аккурат на заре туманной юности – довелось попасть в приличный дом минских интеллектуалов. Старшее поколение демонстрировало тогдашний высокий класс: носило чешскую обувку и немецкие плащики, читало сборники зарубежных детективов и Мандельштама, слушало Синатру вперемежку с Высоцким и «ролингами». На кухне, куда меня честно пригласили радушные хозяева, из пачки газет на холодильнике вдруг глянул черный книжный корешок. Вытащил, глянул: Андрей Вознесенский, «Ахиллесово сердце». С заметным круглым следом от сковородки.

Жанр прощального послания строг, сентиментален и бестолков. Поскольку вдогонку уходящим равно смешно слать претензии и сыпать славословиями. Они состоялись. Как смогли. Прошли отведенное время. И медленно растворяются в тумане за финишной полосой. Оставляя нас жить с эхом своих дней.

Проще – и, наверное, честнее – говорить вовсе не о невероятных достоинствах и высочайших качествах тех, кто из культурного события превращается в культурное наследие. Поскольку в посмертных комплиментах ощутим горький привкус ритуальных услуг: тот же стиль, тот же формат. Лучше вспомнить что и как случалось с нами по поводу этого человека – и тогда образовавшийся с его уходом сквозняк будет очевидней.

Ту черную книжку я таскал с собой везде. И врезал в память ломаные строчки: «как ящик от аккордеона, а музыку унесли», «ведут под коллективный вой: «Тех, кто не бьет – самих сквозь строй!», «пусть тебе светло», «аве, Оза…», «я служил в листке дивизиона, польза от меня дискуссионна…», «все кончено, все начато – айда в кино!» Хлесткий, фасонный, приджазованный почерк.

Вознесенский в пижонской стайке шестидесятников – твистунов, гонщиков, модников, игрунов словами – был одним из центровых по градусу внутренней свободы. Столичный московский малец прорастал из прежней литературной традиции как Калининский проспект из старого Арбата. При всем своем советско-гражданственном пафосе («Уберите Ленина с денег! Он для сердца и для знамен!») он как поэт был наследником русских формалистов, сочетая пастернаковский надрыв с изощренным вербальным дизайном. В первую очередь цепляло именно это: сдвинутая лексика дипломированного архитектора, помноженная на потаенную для Страны Советов литературную традицию. Бурлюка и Крученых мы учили по Вознесенскому. Так же, как после – Гинзберга, Одена и Лоуэлла. Он был окном в иное. Точно так же, как два десятилетия спустя другой переводчик с незнакомого – Борис Гребенщиков.

Получив в начале карьеры хамскую публичную отповедь от Хрущева, Вознесенский не впал в грех системного диссидентства (эпизод с альманахом «Метрополь» не в счет) и грамотно вписался в советскую литературную элиту. В большой тройке Рождественский-Евтушенко-Вознесенский каждый сделал карьеру и умел прогреметь как Агитатор, Лирик, Глобальный Турист и Поп-текстовик. Нелепее всего с последним случилось у Вознесенского. Самый завернутый из «стадионной» команды в 80-х затеял невнятный альянс с Раймондом Паулсом, принялся строчить про «чемпионку мотоцикла», чаек над водой и Новый год для Боярского, Абдулова и Ротару, перекраивал прежние стихи под эстрадный размерчик. Его пели юный Коля Расторгуев («Алло! Отбой!») и грустный Андрей Миронов. Кажется, он искренне надеялся облагородить попсу. Итог оказался прямо противоположным: репутация в глазах продвинутого меньшинства ощутимо пошатнулась. Над прежним героем стали посмеиваться. И тут не спасали ни цветные шейные платочки, ни новые фишки вроде «Чайки – плавки бога», ни вдруг пробившаяся мемуарная эссеистика.

Да, он не подличал. Сумел в самые глухие времена сохранить лицо. Попал в точку с «Юноной и Авось». Неуклюже пробовал помогать опальным рокмэнам «постпинкфлойдовской» эпохи – за что последними был жестоко осмеян. По-прежнему был силен в переводах. Пробовал новую для него стилистику романа в стихах. И писал, писал, писал… Многотомник за многотомником. То, что покупала и читала его прежняя публика – те, кого завербовал его прежний драйв. В советском литистэблишменте Вознесенский был самым интересным – но от этого не переставал оставаться частью общего пейзажа. Я тогда его еще читал. По инерции. Автор «Антимиров» вышел в генералы. А что толку в генералах?

Опыт короткой перезагрузки «шестидесятников» в перестройку лишь подтвердил грустный вывод: принятая ими тактика разрешенного фрондерства довела до совершенства стиль эффектного движения в безвоздушном пространстве. И сделала их заложниками советской культурной аномалии. Где самые честные и яркие люди неизбежно проходили шлифовку и формовку.

Эпоха кончилась. А жертвы ее остались быть дальше. Уже мимо Другого Времени. В котором жить так и не научились.

Что сказать сейчас – после Вознесенского? Отыскать на дальней полке ту самую черную книжку – ясное дело, зажатую с тех времен. Взглянуть на ее спинку с выжженным отпечатком. И вспомнить написанное им — про всех. А значит и про себя: «Возложите на Время венки, в этом вечном огне мы сгорели, из жасмина, из белой сирени на огонь возложите венки…»

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».