Мнение

Егор Чурилов, Алексей Дзермант. ЭТНОСФЕРА. Русь и Кривия — два начала Большого Севера

Клубок этнической и политической истории в нашем регионе завязался настолько туго, что уже грозит задушить свободное от эмоциональных оценок понимание того, что происходило, происходит и будет происходить. Бесконечные споры «за правду прошлого» и то, как оно «на самом деле было», в стенах академических институций и на интернет-площадках порождают массу информации для размышления, но не созидают главного — понимания, как руководства к согласованному действию.

Егор Чурилов. Родился в 1976 г. Получил высшее техническое образование в Белорусском государственном технологическом университете, квалификация «инженер по автоматизации». Служил срочную службу в 3 ОБрСпН (в/ч 3214), мл.с-т запаса. Трудовой стаж включает 12 лет работы в сфере информационных технологий на позициях до технического директора. Сфера интересов: организационная кибернетика, философия, геополитика, история цивилизаций.

Алексей Дзермант. Родился в 1979 г. в Минске, окончил Академию управления при президенте РБ, аспирантуру Института философии НАН, философ, этнокультуролог. Сфера научных интересов: традиционная этническая культура, индоевропеистика, балто-славянская мифология, политическая и этническая история Восточной Европы, геополитика, философия традиционализма. Автор более 40 публикаций в научных и научно-популярных изданиях Беларуси, Литвы, Польши, России. Редактор-составитель альманаха DRUVIS.

Осознание того, что в современную эпоху явно недостаточно просто настаивать на абсолютной ценности некоего частного видения, вынуждает нас искать более жизнеспособные ориентиры, на основе переосмысления накопленного опыта. Возможно, кто-то посчитает изложенное ниже очередной попыткой разрубить гордиев узел накопившихся споров и противоречий, но, тем не менее, авторы считают возможным предложить некий метод их превосхождения, без отрицания базовых элементов сложившихся, действующих идей и идентичностей.

Отправной точкой подобного поиска мы избрали две живых организующих идеи — Кривию и Русь.


КРИВИЯ

Кривия — этнокультурное пространство, выросшее на территории расселения кривичей — общности, которая стала реактором этногенеза балтских, славянских и, в меньшей степени, финно-угорских племён. Возможно, именно из-за такой этнической компоновки, пересплавленной в единый организм, кривичи получили силы, чтобы стать основателями Полоцка, Витебска, Смоленска, Пскова, Твери и Москвы.

Наиболее убедительная этимологическая версия связывает происхождение имени кривичей и, соответственно, земли на которой они жили — Кривии, со словами из балтских языков, обозначающих языческих священников: krivis, kriwe, Krive-Krivaitis. Согласно работам авторитетного исследователя балто-славянских древностей Владимира Топорова, кривичи могут пониматься как особенное племя священников. Это косвенно подтверждается и тем, что пространство, населенное кривичами, это Большой европейский водораздел, территория, откуда берут начало крупнейшие реки Восточной Европы — Днепр, Двина и Волга. В древности такие области многих истоков обычно сакрализировались и считались священными.

Этногенез кривичей — не столько результат переселений и миграций, сколько последовательных этнических и лингвистических трансформаций: индоевропейское, балто-славянское, белорусское/русское. Название Кривия, известное в разных формах и разных языках (крева, krieva, krivi), имеет для нас прежде всего символический смысл, оно означает древнейшие истоки, святых предков, корни, прорастающие через тысячелетия и до сих питающие жизненными соками причастных к этой земле людей.

Кривия — это одно из самых глубоких оснований нашей идентичности. Генетическая и культурная преемственность в днепровско-двинско-волжском междуречье прослеживается на протяжении нескольких тысячелетий. Кривия — символ этой преемственности.

Кривия сейчас — это конкретное воплощение Традиции, в которой можно находить и балтские, и славянские, и финно-угорские элементы, если нам необходимо такое различение. С другой стороны, мы все живём под одной Полярной Звездой, звездой Севера, в которой все местные традиции с их различиями существуют как ветви единого бореального древа.


РУСЬ

Если Кривия родилась как результат длительного автохтонного существования и постепенного взаимопроникновения различных этнических субстратов, то генезис Руси и русских тесно связан с эволюцией государственности.

Термин «русь» на территориях от Скандинавии до Чёрного моря по меньшей мере с VII века означал воинскую дружину, занятую обычным для середины-конца первого тысячелетия занятием: набегами и грабежом. Хотя скандинавские викинги в то время более других преуспевали в этом нелёгком занятии, состав руси был пёстр и полиэтничен: на разбойничье поприще уходил всевозможный люд, которому по какой-то причине не нашлось места в своём племени. Русы чаще всего были мобильными и передвигались на ладьях-драккарах по рекам и морям, атакуя прибрежные поселения.

Русы естественным образом конкурировали и воевали друг с другом, что вызывало естественный отбор и эволюционный рост. Со временем успешные русы, под предводительством наиболее мудрых князей и конунгов, выросли в размерах и богатстве и стали достаточно устойчивыми социальными образованиями, перейдя от беспорядочного грабежа к более-менее организованному контролю за территорией. Численность и накопленные материальные ресурсы делали мобильность русов всё более затруднительной; они нуждались в базах. Впоследствии места, где русы время от времени останавливались для зимовки, пополнения запасов и восстановления сил, либо просто выгодные в торговом или военно-стратегическом отношении поселения возмужавшие дружины превратили в постоянные места дислокации. Русы осели на земле — так появились Новгородская, Киевская, Полоцкая и прочие Руси.

«Русь», как название для таких сообществ, и отдельно, как особой воинской формы социальной организации, стало устойчивым и уже означало не только князя и его дружину, но и территорию, которую они занимали — княжество, «русскую землю». А также — народ, подчинённый князю. В это время идентификация «русич» или «русин» стала двойственной. С одной стороны, она связывалась с происхождением из некоторого племенного ареала, где имя «руси» и такая социальная форма были распространены (кривич, дрегович, чудь, радимич, ятвяг), т.е. «русь» стала обобщать племенные имена. С другой стороны — указывало на принадлежность к «русскому» государству: общественной структуре, руководимой князьями и его русью, уже без указания на племенную принадлежность. Причём, с развитием государственного устройства, смысл идентификации дрейфовал в сторону последнего.

Всё ещё существуя в традиционном для того времени языческом этнокультурном поле, Восточная Европа IX-X веков испытывала давление со стороны монотеистических религий: христианства византийского и римского обрядов, а также мусульманского Юга. Единобожие давало в то время ощутимое преимущество для управления разнородными в этническом отношении пространствами, и Владимир Святославович в 988 году выбрал «греческую веру» в качестве заменителя разнообразных «языков» для своих подданных. Это сулило ему в том числе и широкие династические возможности, и сближение в отношениях с сильной тогда Византией, и скорейшее признание со стороны христианского Запада. Низкий организационный потенциал языческих культов и маргинальное положение нехристианских обществ по отношению к центрам силы того времени контрастировали с выгодами от крещения, что определяло выбор остальных князей.

«Язы́ки», однако, без энтузиазма восприняли пришлую веру, и внедрение новых обрядов осуществлялось «огнём и мечём», т.е. опять с использованием военной силы. Не в последнюю очередь и поэтому к северу от Киева византийское христианство стало именоваться «русской верой». Христианство пришло на балто-славяно-финские земли в основном через княжеские элиты, как государственная необходимость, что в определённом смысле наметило собой тот болезненный для этой этнической общности разрыв между государством и народом.

За несколько веков христианство прижилось и мутировало, впитав в себя элементы местных этнических религий, и постепенно этот разрыв затянулся. За это время изменился и племенной уклад, подвергшийся государственной централизации и христианизации сознания. «Русский народ» стал общностью православных христиан, находившихся в определённой этнической близости друг от друга. «Русским» могли называть и татарина и жмудина, если он принимал «русскую веру».

К XVII веку поляризация между католицизмом и православием значительно усилилась. Унижение, разграбление и захват Византии османами сделали невозможным более присутствие там центра восточного христианства. Православная традиция Руси к этому моменту уже насчитывала семь веков, за время которых появись и свои святые, и герои, и религиозные чудеса. «Святая Русь» — так стало называться это духовное пространство, созданное русскими людьми: пространство высших устремлений, единства людей с богом, пространство духовного подвига и преодоления.

Потому Московия, как одно из самых успешных на тот момент великих княжеств, сумела перехватить это знамя, став «Третьим Римом», что предоставило русской элите совершенно другой геополитический авторитет и открыло путь к построению империи.


ЛИТВА

Единение Кривии и Руси дало начало могуществу Полоцкого княжества. Под сенью Полоцкой Руси, властители которой известны в летописях как кривские, происходило становление могущества Литвы. Литва — этнический конгломерат с балтским ядром, был одной из опор Великого Княжества Литовского, наряду с русским княжествами. Будучи первоначально военизированным этносоциальным сообществом, литва являлась балтским аналогом руси. Феноменально быстрое и относительно мирное распространение власти Литвы на соседние земли объясняется в том числе и этнической близостью населения этих территорий. Уже обращалось внимание на то, что максимальные границы ВКЛ при Витовте Великом во многом совпадают с древним балтским ареалом.

Великие князья литовские, оставаясь язычниками, проводили активную внешнюю политику и удерживали этнический и религиозный баланс в государстве. Однако после католического крещения, с усилением польского культурного влияния территориальный рост прекратился, стали нарастать межконфессиональные противоречия.

Великое Княжество Литовское, Русское и Жамойтское, находясь на стыке двух ветвей христианства, на линии взаимопроникновения слишком разных культурных и этнических фаз, хоть и воспользовалось своим шансом на могущество, не смогло сохранить внутреннее единство и нарастить потенциал. Механизм государственного управления выродился в шляхетскую анархию, что парализовало политическую жизнь. Попытка соединить восточный и западный христианские обряды в униатстве не смогла произвести на свет большого «серединного» авторитета, способного устоять между Москвой и Римом, и осталась лишь местным успехом ВКЛ и Речи Посполитой. Государство без целостного внутреннего принципа пало жертвой более способных игроков с Востока и Запада.

Тем не менее, весьма важным является позитивный опыт Литвы, создавшей свою «альтернативную» империю, в которой долгое время гармонично сосуществовали разные этнокультурные и конфессиональные элементы без скатывания к деспотической, чрезмерно насильственной форме организации государственного устройства и общества.


РОССИЯ

Московская Русь времён юности Петра Алексеевича Романова была весомым восточноевропейским центром, однако имела технологическое и политическое отставание от Европы, уже входившей в индустриальную эпоху. Пётр Великий, осознавая эту проблему, начал форсированное реформирование всех сфер жизни русского общества: корабли, букли, кофе, бритва.

Этот форсаж — насаждение новой культуры — опять осуществлялся зачастую бескомпромиссными мерами, и так наметился второй раскол между русским государством и русским народом: «русским» стало всё традиционное, патриархальное, длиннобородое, деревенское и народное; «российским» стало всё прогрессивное, европейское, городское и академическое. Сам термин «Россия», калька с греческого названия Руси, по замыслу грекофила Петра, был призван обозначить этот отрыв и переход от «тёмного» русского к «цивилизованному» европейскому. Этим обозначился один из важнейших этапов в формировании болезненной полярности в русском сознании, где «тёмный» русский народ противостоит «образованной» российской интеллигенции.

Идентификация «русский» окончательно стала означать этническую или этнорелигиозную идентификацию, принадлежность к традиции, тогда как «российский» — подданство, державность, принадлежность к российскому государству, к империи.


ИДЕНТИФИКАЦИИ

Русский и крева

Существование идентификации «русский» в обозначенном выше виде насчитывает не менее 12-13 веков. За этот немалый срок «русь» из названия особой военной общины превратилось сначала в широкий этноним, перекрыв собой балтийские, финские и славянские племенные идентификации, а затем — в мировоззренческую и цивилизационную общность, со своей непростой структурой. С именем «Русь» связаны богатейшая культура, многовековые традиции государственности на территориях от Балтики VIII века до Дальнего Востока века XX, и колоссальный цивилизационный опыт. Идентификация «русский» означает принятие этого пространства как близкого и своего.

Кривия, хоть и носит имя одного из балто-славянских племён, как символ Традиции охватывает собой более широкое, чем отдельное племенное, этнокультурное пространство, простирая себя от индоевропейских корней до звёзд индоевропейского Космоса. Название «Кривия» более древнее, чем «русь», но было надолго забыто, как и многие другие имена, в силу упомянутых исторических причин. Идентификация самого себя, как кривича, кревы может оказаться игрой в архаичную романтику, если эта идентичность не подтверждается поступками и жизненными принципами, опирающимися на непоколебимый стрыжань Традиции, который достался нам от наших предков, живших задолго до Христа, до Руси, Литвы, белорусов и украинцев.


Триединство

Термины «белорус», «малоросс», «великоросс» и теория «триединого русского народа» появились в XIX веке, как попытка сделать более однородным разнообразное этническое пространство Российской Империи в его балто-славянской части. Эта модель возымела свою меру успешности, этнические идентификации в определённой степени прижились, но, опять же, в скорее государственно-, державно-ориентированной российской среде. Пограничные районы Российской Империи, а также её менее имперски-ориентированные этнокультурные пространства сохранили другие модели самоидентификаций, для которых «триединство» является прокрустовым ложем, отрицающим их самобытность. Идея триединства здесь оказывается слишком простой для того, чтобы вместить всё разнообразие в этногенезе балто-славян.

Более того, источником и главным выгодоприобретателем от существования данной идеи является российский имперский центр, что в нынешние времена национального перестроения на восточноевропейском пространстве делает эту модель в сознании многих инструментом возвращения регионов в российское имперское прошлое. Триединство здесь оказывается политическим инструментом, причём инструментом теряющим свой объединительный эффект в силу потери авторитета и влияния России, которые можно видеть в настоящее время.

Очевидно, что новая эпоха нуждается в других, более сильных, более целостных, более вместительных и непротиворечивых моделях идентификаций. Ностальгия и желание найти решение исключительно в сфере известного, простого, привычного и потому удобного — плохие мотивы в конструировании жизнеспособного общества во времена на сломе эпох.

За идентификациями «белорус» и «украинец», которые в настоящее время используются национальными элитами для построения соответствующей национальной идентичности, в силу их относительной молодости пока ещё не много культурного и цивилизационного веса. Национально-ориентированные силы пытаются закачать под шильду белорусскости или украинскости события и факты, относящиеся к временам, когда эти идентификации ещё не существовали. Аналогичной профанацией можно считать попытки вывести родословную русов из палеолита, Атлантиды или неких звёздных систем. Вопрос об этой далёкой, многотысячелетней преемственности можно оставить открытым для исследования, и именно для этого стоит освободиться от стремлений подчинить его сиюминутной политической выгоде или трепещущей национальной гордости.

Но люди, с надеждой ищущие самоопределения в рамках узких государственных границ и натянутых на пограничные столбы символах, создают мимолётное. Тем менее устойчивым будет такая опора в нынешнее время глобализации, когда сама идея государства претерпевает переосмысление.


Литвин

Термин «литва» имел хождение в некоторый исторический период, и, подобно «руси», обозначал принадлежность человека, племени или территории к владениям литовских князей. Но не смог, из-за падения ВКЛ и других факторов, нарастить в себе такой же, как у «руси» цивилизационный вес. «Литвины» остались в большей степени подданными ВКЛ, и, как этноконфессиональная идентификация, не обрели достаточной устойчивости. Со временем самоидентификация людей на территориях ВКЛ растворилась в именах пришедших из Польши и России.

Попытки возрождения литвинства и ВКЛ проистекают из того, что способы самоопределения, активные в настоящем, утрачивают авторитет. Поиск новой самоидентификации начинаются с поиска в известном, в том, что можно найти в истории, и с попытки опереться на образы и события минувшего. Это не плохо и не хорошо, до тех пор, пока такое занятие не становится стремлением пережить славное прошлое ещё раз, вместо развёртывания в будущее жизнеспособного опыта. Если бы так поступали наши предки, ни о каком развитии не могло бы быть и речи.


СЕВЕР

Идея Большого Севера не отрицает ни Кривии, ни Руси и не ставит одну из них выше другой. Напротив, для существования нашего этнического пространства, две эти организующих концепции становятся взаимодополняющими: они выступают охранительным и наступающим началами, питающей силой и образующей силой, которые в единстве дают движение жизни.

Кривия — одно из этнотерриториальных ядер Севера, наряду с другими, существующими в пространствах балтийской и средиземноморской Европы, Скандинавии, Поволжья и южнорусских степей. Это часть той этничности, народности, культуры, отброшенной за пределы мира в его христианской интерпретации и выдворенной имперским строительством — как российским, так и шведским, германским, австро-венгерским, французским, британским — за пределы «цивилизованности». Это корни и непреходящая основа в том числе и всего перечисленного, от чего нации невозможно оторваться без потери силы и самой жизни. Это кровь и почва, народ и земля; непреходящая Традиция, без чего не может существовать ни одна, любая отдельная человеческая общность или традиция отдельной эпохи.

Это ядро не всегда называлось «Кривией», но работало и работает уже многие тысячи лет, питая силой северные народы с разными именами. Для нас Кривия — это Святая земля, северная прародина, край Истоков — физических и духовных.

Русь — это способ существования нашего народа на нашей земле. Это особые правила жизни общества, построенного не рабами, стремящимися на свободу, чтобы стать рабовладельцами; не торговцами, стремящими к безусловной прибыли и наслаждениям; а воинами, стремящимися к Духу. Русь — это целостный путь воинского становления, по которому растущий человек идёт, начиная с агрессивного и непокорного разбойника, озабоченного материальными приобретениями; проходя воинские испытания и победы в поисках власти и славы; и заканчивая осознанием своей причастности к высшим ценностям человеческого Духа, превосходящим и золото, и власть, и славу.

Этот путь пройден тысячами людей, на нём стоят ясные знаки; указатели, которые пережили Перуна и Велеса, и переживут Христа. Этот путь не всегда назывался «Русью», но через все перипетии истории всегда вёл и ведёт в одну и ту же сторону, выстроен относительно вечного ориентира — Полярной Звезды Севера.


Заключение

Кривия и Русь, как идеи и как этнокультурные пространства, живущие в людях и растущие через людей, могут и должны стать одним из фундаментов будущего Северного континентального единства. Фундаментом на своём месте, со своими особенностями и задачами. Не единственной, но необходимой опорой для строительства нового жизнеспособного мира для бореальных народов.

Кривия и Русь не могут находиться в конфликте, кроме как спроецированные на текущую, мимолётную политическую конъюнктуру, на озабоченность историческими обидами, территориальными дрязгами и торгашескими претензиями. Эти дрязги и склоки — суть грязь и кровь, через которые рождается новый мир. Кривия и Русь — священное и державное, охранительное и наступающее начала, могут конфликтовать только для тех людей, не видящих смысла, цели их различия и результата их единения.

Взаимодополняющее единство Кривии и Руси, возможно, лучше видно со стороны, ведь не зря же в латышском языке Кривия и Русь — это одно и то же.

 

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».