Мнение

Максим Жбанков. КУЛЬТ-ТУРЫ. Леннон: 30 лет без переписки

 

Максим Жбанков. Культуролог, киноаналитик, журналист. Преподаватель «Белорусского Коллегиума». Неизменный ведущий «Киноклуба» в кинотеатре «Победа». В 2005-06 годах — заведующий отделом культуры «Белорусской деловой газеты». Автор многочисленных публикаций по вопросам современной культуры в журналах «Мастацтва», «Фрагмэнты», «pARTisan», на сайте «Наше мнение».

Первый — и последний — рукодельный значок-«шайбу» я изготовил в 16 лет. Лучший возраст для таких занятий (если только ты не пожилой художник-концептуалист). Реализации проекта поспособствовали набор акварельных красок и журнал «Ровесник». Плюс отчаянная любовь к биг-биту ливерпульского разлива. Срисованный с ровесниковской фотки герой был патлат, ехиден и очкаст. Джонни-Джон, повелитель Моржей, жонглер Стеклянными Луковицами, начальник Цирка Мистера Кайта, герой рабочего класса и вечный заложник узкоглазой японской авангардистки. Тридцаць лет назад Джон Уинстон Леннон улетел в свои разноцветные небеса.

Факты быта фиксируют процесс, но не способны объяснить результатов. Биография Джона изучена до мельчайших подробностей – и ровным счетом ничего не значит. Пусть зануды вычитывают в одиноком детстве причины для «Mother» и «Strawberry Fields Forever», радостно тычут пальцем в «How Do You Sleep?» как полемику с экс-подельником Маккартни и дотошно разбирают социальные прокламации времен «Some Time In New York City». Слова – это, в конце концов, только слова. У музыки иная магия.

В недавнем интервью Борис Гребенщиков точно заметил: публике было, в принципе, все равно, о чем пел Роберт Плант. Крышу сносила волна правильных вибраций. Вот и на Леннона мы велись никак не за вербальный полет интеллекта. Ну да, в пепперовском «For The Benefit Of Mister Kite» он просто положил на музыку старую цирковую листовку. Но каждый раз, когда я слышу этот глючный трек, пробирает дрожь.

«Ист эрыдыбай ту гоинг ту листен ту май сторы...» — именно так звучал для меня первый услышанный битловский трек. Сборник «Музыкальный калейдоскоп», песня «Девушка», слова и музыка народные (да, именно так и написали ушлые москвичи!), квартет «Битлс». Моего тогдашнего инглиша никак не хватало понять смысл. Но этого и не требовалось: нервный вокал Джона и нежный шепот бэк-вокала купили меня раз и навсегда.

В начале семидесятых я, уже лохматый подросток с парой польских винилов в пакете, валил по Кирова на стрелку. И напоролся на пару местных взрослых модников. Крутые парни с волосами до плеч и в расклешенной джинсе (один высокий и тощий, другой пониже и поплотнее) стояли нос к носу и ловили гитарный звук из бум-бокса на плече высокого. «Гу-гу-гуджуп!» — вдруг закричали парни хором. Они подпевали ленноновскому «I’m The Walrus». И им было по фигу, что там это значило.

К чему все эти обрывки чувств? Да к тому, что Джон Леннон давным-давно – еще при жизни — перестал быть физическим объектом с ограниченным сроком годности. Он стал формулой жизни, каноном стиля и коллекцией неповторимых настроений. При таком раскладе ковбойские сапожки раннего Джона, круглые очечки Леннона хиппозного и мятый картуз эпохи «Дакоты» легко ложатся рядом с его голыми фотками с Йоко и шальными рисунками, сумасшедшие экспериментальные пластинки звучат вперемешку с отточенными балладами, а девочка Люси на своих Бриллиантовых Небесах слушает шумовую «Revolution #9» — и смеется.

Досужие опросы «Что для вас значит Леннон?» смешны и бестолковы. Вот отличная девушка Руся, к примеру, на один такой вопросик ответила «ничего». А для другой разговорной телесъемки легко спела «Come Together». Где правда? И там, и там. Голова твердит одно, чувства ловят другое. Точно так же, как новый зритель учит Хичкока по свежим триллерам (и потому «не любит» первоисточника), новый слушатель учит Леннона по «Oasis», «Verve» да коллажному саундтреку Le Théâtre du Soleil – и ему не слишком нужен носатый ливерпулец. Хотя, незаметно для себя, девочки и мальчики уже получил инъекцию от доктора Уинстона О’Буги. И отныне белый рояль никогда не будет для них означать лощеного Ричарда Клейдермана. Или, скажем, Игоря Крутого. Каждый джинсовый близорукий пацан – всегда немножко Леннон. А каждая умная девочка рядом – всегда немножко Йоко.

Водители наших сердец строят вокруг себя уникальную ауру. А потом уходят из нее. Но это почти ничего не значит. Потому что оставленное после себя поле смыслов (часто с размытым автографом) – единственная реальная форма бессмертия.

Леннон больше чем Леннон. Он запустил в мир волну, которая уже живет своей жизнью. Которой мы живем своей жизнью. Ведь мы любим Джона вовсе не за то, что он сделал с нами. Мы ценим то, что смогли сделать с собой – под тем самым Бриллиантовым Небом. И абсолютно неважно, что при этом курила Люси.

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».