Общество

Владлена Функ: я вышла на свободу из-за сбоя в белорусской системе

 

Эксклюзивное интервью информационной компании БелаПАН Владлены Функ, которая вместе с американским юристом Эмануилом Зельцером была осуждена в Беларуси по делу под грифом «секретно».

Это дело не вызвало должный резонанс в Беларуси. С одной стороны, понятно, почему: информации мало, она или засекречена, или слишком субъективна, чтобы вызывать безоговорочное доверие. С другой стороны, ситуация выглядит дичайше: в марте в Минск прилетают два иностранных гражданина, по прибытию их арестовывает КГБ и, присвоив делу статус государственной тайны, не утруждает себя комментариями.

Все, что было известно — это ухудшающееся здоровье Зельцера, который попал в заключение не с самым лучшим здоровьем, и решения по делу различных инстанций. Так, в октябре Верховный суд оставляет в силе приговор: по обвинению в покушении на коммерческий шпионаж и намеренное использование поддельных документов Зельцер получает три года колонии, Функ — один.

Может, и не было бы интереса к делу в Беларуси, если бы не международный резонанс. Зельцер — адвокат скоропостижно скончавшегося грузинского бизнесмена Бадри Патаркацишвили. Другой известный бизнесмен Борис Березовский не скрывал, что в Минск адвокат с секретарем прилетели на его личном самолете. По вопросам, связанным с завещанием Патаркацишвили, которое его грузинские родственники объявили поддельным…

Владлена Функ (в девичестве Брускова), отбыв положенный срок, была принудительно выслана из Беларуси как представляющая угрозу национальной безопасности. Российская гражданка, она вернулась в США к мужу несколько недель назад. БелаПАН связался с ней, чтобы попытаться узнать подробности дела и всего, что с ним связано у непосредственного очевидца.

— Владлена, как прошел Ваш год в Беларуси?

— Год был тяжелый, что и говорить. На самом деле, это был мой первый и единственный визит в Беларусь. Пробыв там год, я понимаю, что страна не из простых…

— Ваше дело имеет статус государственной тайны. О чем Вы можете говорить с прессой?

— Фактически ни о чем: я дала подписку о неразглашении. На деле стоит гриф «секретно» и, думаю, материалы дела никогда в жизни света белого не увидят.

После своего освобождения я хочу помочь Эмануилу выйти как можно скорее, помочь его адвокатам и родственникам сделать все возможное для этого. Несколько раз меня приглашали в Вашингтон: в Госдепартамент, в Конгресс и Сенат. Комитету по внешним связям и по правам человека, Хельсинкской комиссии я рассказывала об условиях содержания в белорусских тюрьмах. О материалах дела стараюсь много не говорить.

Сейчас мы как раз пытаемся определить нужную стратегию, думаем, не будет ли дополнительных проблем, если я начну рассказывать то, о чем еще ничего не известно. Вы сами понимаете: человек находится в условиях ограничения свободы, полностью под их контролем, и кто знает, насколько он будет кому-то мешать…

— Вы себя чувствовали именно так: под контролем? Каких-то конкретных людей?

— Абсолютно. Я сказала бы, что это конкретные люди в белорусских властях. Про уголовное дело ничего рассказать не могу, но за меня говорят факты. Как человек может совершить уголовное преступление в стране, где никогда не был? Первый же шаг — и ты в КГБ.

Суд был абсолютным фарсом. Но подробности пока, к сожалению, не могу рассказывать…

За год я дважды видела Эмануила. Он выглядит ужасно. В первый раз я его видела через пять месяцев после задержания, в августе, во время суда. Мне показалось, что это просто другой человек. Он похудел в два раза, лицо искажено страданиями, которые он испытывает каждую секунду. Он практически не мог ходить! Это было жутко и страшно… когда человек не может идти в суд самостоятельно и его несут на руках…

Второй раз я его видела, когда нас из изолятора КГБ переводили в СИЗО на Володарского. Мы же уже знали, что едем на этап. Обычно люди берут с собой сумки с теплыми вещами, продуктами. Никто ж не знает, куда в конце концов попадет. У Эмануила был самый минимум. И он не мог нести свою сумку, двигал ее ногами. Тяжкое зрелище…

— А какими были условия содержания? Сначала в изоляторе КГБ, потом в СИЗО на Володарского, в женской колонии в Гомеле?

— То, что я увидела на Володарке, это, наверное, самая страшная картина в моей жизни. Не могу себе представить, что люди там проводят годы. Я была там 11 дней и не могла дождаться, когда меня отправят на этап. Ужасные камеры, покрытые плесенью, стены и полы гнилые, отсутствие какой-либо вентиляции, камеры переполнены, на 12 коек было 16 женщин…

Охрана — это вообще отдельная история. Там работают просто какие-то звери. В частности, женщины, можете себе представить? Одна просто довела меня до слез. Адвокат Дмитрий Горячко не даст соврать, он меня первый раз видел в слезах, когда пришел на встречу на Володарке. Я рыдала после того, что увидела… Когда входит этот зверь, молодая женщина, ей, кажется, и 30 нет, и начинает нас всех, взрослых женщин — откуда она знает, кто мы и что мы — унижать и оскорблять последними словами и кричать на таких повышенных тонах, что стены тряслись... Что мы полнейшие ничтожества, животные. У меня была истерика. Когда пришел Горячко, я не могла остановиться, слезы сами текли из глаз.

Колония тоже, сами понимаете, очень специфическое заведение. Не представляю, кто туда по собственной воле приходит работать.

— Вы же там работали, шили телогрейки?

— Не только телогрейки. Там швейная фабрика, которая обслуживает военную промышленность, работать должны все. У кого слабое здоровье, тот вяжет мочалки, а мы шили военную одежду из ватина. Производство очень пыльное, и пыль эта едкая, тяжелая. А после работы даже нет возможности сходить в душ. Мне еще повезло, что я большую часть срока провела в изоляторе КГБ, иначе заработать можно было и бронхит, и астму.

Не знаю, как лечат Эмануила, в колонии же элементарно нет таблеток. Когда я заболела гриппом, мне дали таблетку аспирина. Иди, лечись, как хочешь.

Страшно вспоминать! Я до освобождения, до 12 марта считала минуты… Ждала этот день в напряжении.

— Но Вы же не вышли на волю в срок. Как все произошло?

— В 7 утра, что очень рано, потому что отряд только собирается на завтрак, за мной пришел офицер и две конвойные. Даже не дали мне постельное белье сдать. Обычно формальности занимают время, на волю выходят часам к 12. А меня в 7 утра, мол, собирай вещи, пошли. Я, конечно, и сама рада, не хотела и лишнего часа в колонии провести.

Интересно было, что меня спросили, пойду ли я на завтрак. Какой завтрак? Меня на машине встречает адвокат, и я в тот же день улетаю. У меня эта тюремная баланда, сами понимаете, в печенках сидит. Потом выяснилось, что кто-то сердобольный — администрация-то знала, что я никуда не еду и ожидает меня новая тюрьма — незаметно положил в мои вещи кусок отварной говядины в полкило, хлеб, пакет с сахаром. Буквально собирали меня на долгое время в тюрьму... Но мне никто ничего не говорил, я была уверена, что меня освобождают.

За первыми воротами, на контрольной полосе между заборами, меня ждала машина. Сотрудница колонии передала двум в милицейской форме все документы, которые у меня были: паспорт, гринкарту, права. Мне объяснили, что я как иностранный гражданин должна пройти ряд процедур и привезли в ИВС — изолятор временного содержания одного из районных отделов Гомеля.

Меня встретила женщина. В 8 утра она дает мне две бумаги. Первое: уведомление, что 12 марта в 11 часов утра будет рассматриваться вопрос о высылке гражданки Российской Федерации Брусковой Владлены Дмитриевны. Указывается, что я могу присутствовать на слушании и представить все необходимые документы в свою защиту. И тут же вторую бумагу, с решением по этому слушанию, что по отношению ко мне будет применена принудительная высылка, в связи с тем, что я представляю угрозу национальной безопасности Республики Беларусь. Без права последующего въезда в страну в течение 10 лет.

— Вам объяснили, когда Вы выйдете?

— Я спросила, когда произойдет высылка, она сказала: завтра, то есть, в пятницу, 13 марта. Я должна была провести на ИВС одну ночь. 13 марта до 19 часов вечера ничего не происходило. Все это время я была в камере размером с туалет – полтора на полтора метра, спала на полу, без одеяла, холодно, воды нет, санитарных принадлежностей нет, без самых элементарных вещей. Я выходила из колонии, чтобы в этот же день уехать домой, все вещи оставила тем, кому придется еще сидеть долго. У меня ничего не было, кроме куска мяса, который мне кто-то подсунул, зная, куда я на самом деле еду. Но после года мытарств сутки перетерпеть можно.

И вот 13 марта вечером, по окончании рабочего дня, меня вызывает та же сотрудница ИВС и показывает новое постановление, в котором указано, что сроки моей высылки изменены. Она будет произведена тогда, когда это будет удобно сделать. Никаких сроков не указано. На все мои вопросы — неделю, месяц или год это займет — она не могла ничего ответить. Я ей объясняю: вы там, в камере, не были. Я сижу как бомж, в нечеловеческих условиях! Она говорит: я не знаю, все вопросы не ко мне, это не мое решение, как и когда произойдет, никто не знает…

В понедельник, 16 марта, приехал адвокат и привез текст закона о высылке. Там действительно не определен срок.

Я возвращаюсь в камеру и понимаю, что это дежа вю: год назад было то же самое. Абсолютно те же условия, абсолютно непонятно, за что и почему и насколько. Ничего не известно! И я понимаю, что начинается второй круг. И отпускать меня никто просто не собирается, все было запланировано с самого начала. Когда человек у них находится, он в их власти, и держать его можно сколько угодно.

Я ждала нового обвинения, потому что придумывались новые причины, чтобы держать меня. Им нужно было подтвердить российскую прописку. Когда бумагу привезла моя мать, ей сказали — нужен ответ на их запрос. А в России говорили, что никакого запроса не получали.

— Почему же Вы тогда оказались на свободе?

— Вся эта история с моим выходом 20 марта — это, конечно же, не то, что планировали те, кто сделал все, чтобы мы с Эмануилом оказались за решеткой. Как я понимаю, произошел сбой в белорусской системе. Большая ошибка. Сложно представить, что именно. Я знаю только, что 20 марта ко мне пришли и сказали: собирай вещи и уходи.

— Вы думали о том, чтобы каким-то образом восстановить свои права, если считаете действия в отношении Вас незаконными?

— Так нам же до сих пор на руки не выдали приговор! Мне фактически нечего обжаловать. Чтобы подавать жалобу в Европейский суд по правам человека в Страсбург, нужно иметь основания и доказательства: мы были осуждены и что конкретно было сделано незаконно.

Сейчас для меня задача номер один — помочь Эмануилу. Весь год здесь его друзья, коллеги, родственники занимаются только этим. И я готова помочь всем, чем смогу. Сами понимаете, я там была, я знаю, как там тяжело, знаю, что каждый день, там проведенный, такая тяжесть! Человек этого не заслуживает. Тем более, если он сидит незаконно и за преступления, которых не совершал.

— Вы говорите, что по возвращении читали статьи о Вашем деле. Вся ситуация с причинами задержания — сколько в материалах было правды?

— Было очень много версий. Были издания, которые давали правдивую картину, и те, которые, скажем так, писали по заказу тех, кто посадил нас с Эмануилом в тюрьму. Некоторые факты были как будто придуманы, не имели ни к чему отношения…

Если говорить о БелаПАН, то в ваших материалах картина более-менее соответствует действительности. Понятно, что многое вы не знаете, информации не хватает, но вы не врали и не придумывали что-то свое.

— А на суде в Минске в самом деле давал показания Борис Березовский?

— В настоящий момент я не могу говорить об этом.

— А подтвердить, связан ли он с делом?

— Он не может быть не связан. Но больше, к сожалению, пока ничего сказать не могу.

— Пока Эмануил Зельцер находится в тюрьме?

— Да. Он выйдет — дай Бог, чтобы все было хорошо! — и будет коллективное решение, как действовать дальше и восстанавливать свои права.

Как я понимаю, его освобождение зависит от одного человека. Говорить о причинах, по которым его удерживают, трудно. Все понимают, что сейчас, когда я на свободе и в США, нет никакого смысла держать Эмануила в тюрьме. Если бояться утечки информации, то она уже возможна. Похоже, кто-то держит его из личных амбиций: вот я тебя посадил, ты в моей власти и буду держать тебя, сколько хочу.

С другой стороны, это же тоже не все так просто. Мировая общественность из-за всей ситуации очень негативно настроена в отношении политики белорусского государства.

— После всего, что Вы пережили за год, Вы верите, что досрочное освобождение Эмануила Зельцера возможно?

— А как жить без оптимизма? Я весь год жила только одной надеждой: я выйду на свободу. До меня доходили новости о том, что происходит, как американское правительство борется, как родственники Эмануила работают, доходят до сенаторов, просят о помощи. Каждый раз эта надежда, что что-то должно произойти, не оправдывалась. Но без нее там никак не прожить. Я поставила себе задачу, что не должна сломаться, все переживу и останусь самой собой.

А Эмануилу намного сложнее переносить заключение, у него очень плохо со здоровьем. Я желаю ему только одного — чтобы он быстрее вышел на свободу.