Общество

Светлана Алексиевич: из-за спины Путина выглядывают еще более страшные фигуры

10 декабря в Стокгольме белорусской писательнице Светлане Алексиевич будет вручена Нобелевская премия по литературе. Накануне с лауреатов побеседовала корреспондент Euronews. 



— Наверное, многие и многие писатели мечтают о присуждении такой престижной Нобелевской премии. А как изменился ваш мир после известия о присуждении награды?

— Еще прошло мало времени, я еще не обжила это состояние. Пока еще много как бы какого-то не моего ритма, много людей, много поездок. Пока еще сложно об этом говорить.

— Но вы почувствовали, что как-то изменилась ваша позиция, ваш вес в обществе, может быть?

— Ну, моя позиция не изменилась, она такая, как и была. Но да, действительно, вот, например, когда на первой пресс-конференции меня спросили об Украине, я сказала, что я считаю, что это оккупация и что в общем-то Путин развязал гражданскую войну. Гражданскую войну при желании можно в любом месте развязать. В Беларуси можно развязать, поляков с белорусами стравить, это все можно. И в любое другое время, я всегда это говорила, мне бы господин Песков, пресс-атташе Путина, не отвечал бы. А так он мне сказал: госпожа Алексиевич не владеет всей информацией. Все-таки он ответил. Да. Но другое дело. Да, он ответил. Вот в поддержку Украины, Надежды Савченко я ей передала книги. И письмо написала. Но дело в том, что сегодня все равно хоть трижды ты был лауреатом Нобелевской премии, такое время, что авторитарные властители они, в общем-то, не слушают нас. И охватывает просто отчаяние, бессилие, много хороших людей, но мы бессильны сегодня, пока бессильны.

— Когда вы говорите про властителей, вы имеете в виду Лукашенко и Путина?

— Да.

— А как Лукашенко воспринял присуждение вам премии?

— К концу дня поздравил — уже после Горбачева, уже после президентов Германии, Франции. Но как раз проходили выборы, президентские выборы у нас, в страны было очень много иностранных наблюдателей… Как только выборы кончились, наблюдатели уехали, он тут же сказал, что я обливаю страну грязью. Ничего нового, все как было.

— То есть, ваши отношения с Лукашенко не улучшились?

— Нет-нет.

— Присуждение вам Нобелевской премии буквально взорвало российское общество. Многие россияне считают, что премию вам дали за позицию против Путина. Вас удивила эта реакция? Или вы ее ожидали?

— Нет, я не ожидала, честно говоря. Особенно от писателей не ожидала такого отношения. Я не думала, что русское общество до такой степени больное. Но все русские писатели, которые получали Нобелевскую премию, все подвергались травле в своей стране. И Бунин, и Солженицын, и Бродский, и Пастернак. Это удивительно даже, это удивительно. Что за страна? Почему такие люди? На это даже мне трудно найти ответ.

— Может быть, дело не только в Путине. Может быть, вы нажали на больные точки российского общества и россиянам это не понравилось?

— Тут много. Во-первых, я из Беларуси, из маленькой страны, которую в России многие русские не воспринимают всерьез. Белорусский язык — какой этой язык? Бросьте, Светлана, это испорченный русский язык! И, конечно, то, что это будет белорусский писатель, это было неожиданностью.

Конечно, сложность еще и в жанре, которым я занимаюсь. Русское общество, мне так кажется, оно как бы не впустило в себя мир. Вот как бы вошли, мир открылся, но русское общество не впустило в себя мир. Первые неудачи, которые после перестройки постигли, они вызвали отторжение. И страна опять закрылась. И либералы стало ругательное слово. А гораздо ближе то, что говорит Путин: «Великая Россия, вокруг враги»

Но это как бы старые позывные, которые работают в массовом сознании. Ведь только подумать, как можно было в течение нескольких месяцев заставить воевать братьев — русских и украинцев. Это невозможно представить. Вот мать у меня украинка, а отец — белорус. И у многих так. Это, конечно, даже трудно себе представить, но это произошло. Так что с человеком сегодня, во времена технологий, можно делать все, что угодно.

— Вы выступали за освобождение украинской летчицы Надежды Савченко, которая сейчас находится в российской тюрьме. Является ли для вас Надежда символом свободы и надежды Украины?

— Да, меня потрясла эта женщина. С первых буквально минут, как я ее увидела. Не знаю, помните или нет, первый допрос и с каким достоинством она держалась. В окружении мужчин, достаточно наглых, по-хамски они вели себя по отношению к ней. Она спокойно вела себя: «Да, вы можете меня убить, но я вам скажу — вся Украина против вас». И спокойно. Она мне очень нравилась. Я думаю, что они думали, что, ну подумаешь, баба какая-то. И хотели ее как-то использовать в своих целях. А напоролись на Жанну д‘Арк, мощную сильную личность. Все, что она перенесла, она уже пару лет там, да? Это далеко не всякий мужчина выдержит, это сильная женщина, сильная, честная. Хотелось бы чем-то ей помочь.

— Светлана Александровна, вы в своем творчестве отслеживаете судьбы людей на советском и постсоветском пространства. Как вы думаете, насколько закономерным было возвращение советских людей в церковь? И возможно ли сегодня провести грань между верой и пропагандой в России?

— Я думаю, что человек, когда он после перестройки освободился от власти идеи, сильной идеи, русский народ он привык жить таким сбитым, мощным, одним народным телом. Я думаю, поэтому и победила марксистская идеология в России. Только в России рискнули на такой эксперимент. Человек остался без опоры. Потому что он никогда не был один, он никогда не отвечал за себя, он всегда был частью огромного какого-то тела. И оказавшись один, он, конечно, был растерян, испуган. И он начал искать, к чему прислониться. Церковь — это было наиболее реальное, к чему можно было прислониться. И люди пошли в церковь, да. Но там я знаю очень много хороших, честных людей. И пошли интересные люди.

Но как-то очень быстро, в течение 10 лет той настоящей церкви не стало. Церковь стала частью пропаганды. У церкви как бы смычка произошла с властью. И я могу сказать, что просто потрясена тем, что выдает там, например, Чаплин, который отвечает за связь с обществом. Он недавно такое сказал: «Слава Богу, что кончились сытые годы. Это русскому народу не подходит. Нам нужно самопожертвование, мы должны страдать!» Ну что это? Это варварство, это ничего больше. С одной стороны, бомбим стреляем, с другой стороны говорим: слава Богу, что люди опять не по-человечески живут. Опять в этих деревнях, что подальше от больших городов, забирают у матерей, простых женщин детей, возвращают гробы. Что можно сказать? Это очень грустно.

— Но тем не менее ваши книги читают в России, они пользуются популярностью.

— Да. Вы знаете, Россия — это слишком огромное пространство, чтобы его контролировать так, как можно контролировать Беларусь. Беларусь — это маленькое пространство, его можно взять под контроль. Россия — огромная, Россия.. Все-таки у нее было ельцинское время, горбачевское время, и много разных людей в России. И вот сразу закрыть журналы, издательства смелые, это постепенно начинается, но это не так легко сделать в России. Но еще все может быть.

— То есть, вы не утратили веру в Россию?

— Нет, в Россию я не утратила веры. Но, мне кажется (а я ездила недавно по России), поднимает голову русский национализм. Вот это очень страшно, кто там выглядывает из-за спины Путина, может, еще более страшные фигуры. Так что трудно прогнозировать, невозможно, очень сложно прогнозировать будущее. Ни философы, ни футуророги, ничьи прогнозы не оправдались применительно к России. А что там варится в этом русском котле, непонятно.

— А как вы считаете, у Украины есть европейское будущее?

— Мне кажется, что да. Вот я тоже недавно было на Украине, в Киево-Могилянской академии, на Майдане, в самодельном музее, видела людей, которые туда приходят. Видела этих молодых ребят, как у них лица горят, как они хотят жить в другой стране. Я думаю, что Украина первая страна на постсоветском пространстве, которая попыталась разорвать пуповину с Россией и рвануть в другой мир, рвануть в Европу.

Другое дело, что это кончилось кровью. Россия просто так не отпустит, что такое Россия без Украины? Это уже нет той России, великой России, о которой там мечтают. Так что она (Украина) будет свободной. Другое дело — хотелось бы, чтоб меньшей кровью.

— Понятно, что все ваши произведения вам дороги. Но какую свою книгу вы любите больше всех?

— Да нет. Я подолгу пишу свои книги. Я их как бы вынянчиваю. Я их все люблю. Они по-разному дались. Если «Чернобыльская молитва», там было очень много интеллектуальных поисков, поскольку совершенно новый опыт для человечества. Найти и опереться было не на что. Если «У войны не женское лицо», то это первая книга. И действительно потрясающий женский опыт. Тоже такой. Метафизики много, как женщина видит мир, как женщина жалеет жизнь, как она связана с жизнью. Нет-нет, все книги писались сложно и трудно.

— А в творческих планах что-то есть?

— Да, конечно. Поскольку я кончила этот цикл «Красный человек», то в планах книга, наверное, о любви между мужчиной и женщиной.