Общество

Андрей Бондаренко: в белорусских зонах люди превращаются в животных

Ситуация в белорусских местах лишения свободы покрыта завесой тайны. В открытом доступе нет даже официальной статистики по количеству сидельцев. Последние обнародованные Верховным судом данные касаются итогов 2010 года, когда было осуждено по уголовным делам более 60 тысяч человек, из них каждый четвертый приговорен к лишению свободы. Если оттолкнуться от этой цифири, то — по очень грубым подсчетам — за прошедшие два десятилетия на скамье подсудимых побывал чуть ли не каждый восьмой гражданин Беларуси!

Сколько же у нас действительно зэков? На этот и другие вопросы в интервью интернет-газете Naviny.by отвечает Андрей Бондаренко — директор информационно-просветительского учреждения «Платформа», которое ставит своей целью защиту прав осужденных и подследственных. Сам Андрей не понаслышке знает, что же на самом деле происходит за решеткой, — он провел в тюрьме почти два года, пока суд высшей инстанции не признал его невиновным.

Андрей Бондаренко. В 2008 году баллотировался в депутаты Палаты представителей, но не был избран. Попытка оспорить результаты голосования закончилась привлечением к уголовной ответственности по обвинению в экономическом преступлении. С мая 2009 года находился под стражей. В октябре 2010 года был признан виновным в завладении имуществом, совершенном должностным лицом с использованием своих служебных полномочий в особо крупном размере, и приговорен к 7 годам лишения свободы в колонии усиленного режима. После повторного рассмотрения наказание было снижено до 6 лет лишения свободы. Отбывал срок в ИК-2 (Бобруйск). 22 марта 2011 г. Минский городской суд признал Андрея Бондаренко невиновным. Сразу после освобождения он создал и возглавил информационно-просветительское учреждение «Платформа» с целью защиты прав осужденных и подследственных.

— Андрей, располагает ли Ваша общественная организация данными о количестве лишенных свободы в нашей стране?

— Статистика негласная, у нас в стране ведь все закрыто… Мы пытались узнать, сколько у нас народу сидит. Использовали метод от противного: подсчитали количество колоний и следственных изоляторов, которые рассчитаны на реальное количество мест, и, учитывая перенаселение, вышли на цифру 69,5 тысячи человек. Примерно столько людей и находится в белорусских колониях, тюрьмах и СИЗО, причем без учета вольного поселения.

Давно не является секретом, что, к примеру, в СИЗО на Володарке находится минимум в два раза больше человек, чем предусмотрено нормами. Вот мы с вами беседуем в комнате площадью 18 квадратных метров. В таком помещении на Володарке можно разместить 37-40 подследственных.

Официально называлась цифра в 38 тысяч сидельцев. Но даже если считать ее правдивой, то по количеству заключенных на тысячу населения Беларусь опережает многие страны мира. Есть ли необходимость держать столько народу за решеткой? Будучи в бобруйской ИК-2, я беседовал на эту тему с начальником колонии. Он сказал, что, будь его воля, половину заключенных он бы выгнал на свободу.

— По данным пятилетней давности, в мировых рейтингах по количеству зэков Беларусь была на 2-4 местах, сегодня — примерно на десятом. Но дело в том, что по этому рейтингу оценка идет по 170 странам. И маленькая по территории Беларусь в этом списке выглядит какой-то преступной нацией…

— Отец мне рассказывал, что в Кировском районе в конце 80-х — начале 90-х годов количество сотрудников милиции, включая ГАИ и охрану, не превышало полусотни сотрудников. Сегодня там служит несколько сотен милиционеров. Этот аппарат разрастался и, естественно, должен оправдывать свое существование. А каким образом? Мы сотрудничаем с представителями правоохранительных органов, и они рассказывают, что так называемая «палочная» система оценки работы милиционера продолжает действовать. Если, к примеру, наряд милиции появляется на дискотеке, то обязательно надо кого-нибудь задержать. За нулевые показатели могут лишить премии.

В последнее время муссируется тема, что мы плавно возвращаемся в 1937 год. Разница лишь в том, что тогда уничтожали физически, а сегодня — морально. Судебная система, прокуратура, МВД и КГБ превращаются в карательный орган, перед которым государство ставит обязательную к исполнению задачу. Видимо, власть таким образом пытается держать руку на пульсе собственного народа…

— Пенитенциарная система, а проще говоря, белорусская зона, была долгие годы закрытой от общества. Изредка сквозь решетку просачивалась информация. Прорыв случился после 19 декабря 2010 года, когда была спровоцирована ситуация с последующими административными и уголовными процессами. Потом людей — совсем не матерых уголовников — начали отправлять в колонии, и оттуда пошел вал очень неприятной для власти информации. В итоге часть общества вынуждена была задаться вопросом: а что там, за решеткой, происходит на самом деле?

— Люди не молчали, они показали состояние системы изнутри. Но здесь, как обычно в нашем обществе, проявилась оторванность между политической составляющей и интересами простого человека. Раньше белорусским политикам было неинтересно, что происходит на зонах, поскольку для достижения своих собственных целей они формировали узкую задачу, которую пытались навязать населению. Население же не понимает, чего от него хотят, и происходит разрыв. У нас сегодня ни одна политическая партия, ни один лидер политических структур не имеют сколь-нибудь серьезного веса среди населения. До декабря 2010-го политики не интересовались, что происходит в пенитенциарной системе. Им было наплевать, пока некоторые не оказались там сами. Но даже оказавшись там, никто из них не хочет признавать, что это — беда всей страны, всего общества, что простые люди, которые находятся в местах лишения свободы, претерпевают в разы больше, чем оказавшиеся за решеткой политики.

Когда впервые было заявлено о пытках в отношении оппозиционных политиков в СИЗО КГБ, простые сидельцы читали и смеялись. По их мнению, это не может быть пыткой. Да, это издевательство, унижение. Но пытки — это когда на голову надевают полиэтиленовый пакет, когда во время предварительного следствия избивают до такой степени, что по три-четыре раза скорую вызывают. Такое происходит до тех пор, пока человек не признает своей вины.

Да, «благодаря» событиям 19 декабря белорусское общество узнало кое-что, что происходит за решеткой. Когда с этим столкнулись крупные политические игроки, их родственники, все вышло наружу и спровоцировало огромную дискуссию в обществе. Благодаря этому теперь можно представить и реальную картину происходящего в белорусских колониях и тюрьмах. Здесь хочу подчеркнуть, что для нашей организации абсолютно неважно, какой человек там находится, его статус и должность; для нас важно, что у лишенного свободы человека имеются права, которые не должны ущемляться, но, увы…

— «Платформа» как общественная организация появилась совсем недавно, но вы уже успели набить оскомину Департаменту исполнения наказания МВД. Он считает «нецелесообразным» пускать ваших сотрудников в места лишения свободы… О чем это говорит?

— В существующей ситуации отказная реакция белорусской пенитенциарной системы свидетельствует о том, что она абсолютно не готова ни к исправлению, улучшению, ни даже к ухудшению положения. Она как застыла в 50-60-х годах прошлого века, так до сих пор в этом состоянии и пребывает.

У российских правозащитников, например, нет такой проблемы. Они могут посещать СИЗО и колонии хоть по два раза на неделе, им никто не мешает общаться с заключенными, принимать их жалобы и отслеживать реакцию по официальным каналам. Российской пенитенциарной системе нечего скрывать, там открыто говорят о недостатках. И благодаря такому участию и контролю со стороны общественных организаций ситуация в российских зонах постепенно улучшается. Наша же система принципиально никого в свои владения не допускает. Поскольку если туда попадут правозащитники, международные наблюдатели или представители Комитета ООН против пыток, то рухнет вся система, откроется подноготная того, что там действительно творится.

— Так что же происходит в белорусской зоне?

— Много нареканий вызывает качество пищи, которая не соответствует этому пониманию. Далеки от общепринятых не только международных, но и от белорусских норм условия содержания заключенных. При этом администрация колоний за счет своей закрытости наделена беспредельными возможностями по отношению к сидельцам. Система так устроена, что, едва переступив порог, ты уже никто, ты недочеловек: тебя могут избить, посадить в ШИЗО, сменить режим наказания, лишить посылок, свиданий…

Защитить зэку себя невозможно, жалобы писать бессмысленно. Недавно до меня окольными путями дошла информация, что в ИК-2 люди, с которыми я общался, находясь в колонии, были лишены возможности позвонить по телефону. Раньше они могли созваниваться со мной, рассказывать, скажем так, тюремные новости, по которым мы делали запросы или обращения в прокуратуру. Но на сегодняшний день эти люди не могут никому позвонить, даже своим родным.

Мы знаем, что там находятся осужденные, которые нуждаются в оперативной медицинской помощи, но подозреваем, что эта помощь не оказывается, что администрация любыми путями пытается скрыть состояние здоровья того либо иного сидельца, ибо для руководства зон в этом может быть угроза их карьере. Поэтому и возможны ситуации, когда больных заключенных специально не помещают в вольные больницы, а для них это равносильно смертной казни.

— Но ведь в колониях и умирают, и эта информация тоже закрыта от общества…

— Да, умирают. Один из начальников отряда бобруйской колонии в прошлом году был признан лучшим отрядником Беларуси. Можно сказать, «лучший по профессии». Так вот, в момент моего нахождения в этой колонии у него в отряде было три попытки суицида, одна из которых закончилась смертью осужденного.

Я видел, как деградируют люди, превращаясь, по сути, в животных. Был в ИК-2 сиделец, который, что называется, надломился и опустился до того, что перестал следить за собой: не мылся, питался чем попало… А начальник отряда, когда этот несчастный ему на глаза попадался, всегда говорил: «Когда же ты сдохнешь?». Я предупреждал начальника, что молчать не буду, и при первой же возможности сообщу на волю, что с этим человеком происходит. Потом меня посетили представители ОБСЕ, но этот человек из отряда исчез. Выяснить его дальнейшую судьбу не удалось, говорили, что он умер. Вот реальное отношение администрации колонии к конкретному человеку.

Повторюсь: защитить себя зэк не может. По закону, прокуратура должна осуществлять надзор в местах лишения свободы. Когда в колонию приезжает прокурор и принимает заключенных по записи, то весь разговор сводится к обычному: «Ты куда лезешь?». Вот и мне говорил прокурор: мол, тебе сидеть еще шесть лет, а если я начну что-нибудь предпринимать по твоей жалобе, то твоя жизнь здесь резко ухудшится…

— А ведь он правильно говорил!

— Да, правильно. Он мне еще одну интересную мысль высказал: «Пойми, это жизнь!». А мне непонятно, почему для начальника отряда, который пришел на работу пьяный и избивает заключенных, для него это — жизнь, а для меня — статья?

— Вы рассказали, что может ожидать среднестатистического белоруса, окажись он в местах не столь отдаленных по приговору суда. Но есть у нас и следственные изоляторы, где находятся люди, чья вина еще не доказана, а наказание они уже несут.

— Режим содержания в СИЗО такой, что даже днем прилечь нельзя. Прилег — это уже считается наказанием, и человека могут отправить в карцер, а то и просто избить. Да, это не пионерский лагерь, закрытое учреждение, и определенные условия должны соблюдаться: подъем, время на питание, отбой. Все остальное время суток человек должен проводить по своему усмотрению, как любой гражданин Республики Беларусь. Никто не имеет права лишить его сна, смотреть телевизор или пользоваться холодильником… Помню, нам в камере на ночь отключали воду, чтобы подследственные не вставали ночью. А значит, воды не попить, в туалет не сходить, что для переполненной камеры может создать известный дискомфорт. Вопрос: для чего это делается? Нормальному человеку трудно понять.

Довольно широко в следственных изоляторах распространены так называемые «пресс-хаты». Это последняя надежда для следователя, который не может доказать вину человека. В таких камерах вина в прямом смысле выбивается кулаками либо под угрозой сексуального насилия. Происходит это до тех пор, пока подследственный не подпишет признательные показания. Здесь происходит слияние следствия, прокуратуры и судов. Суды обязаны рассматривать вопросы пыток и давления для получения информации незаконным путем, но они это игнорируют.

— Игнорируются и конкретные факты фальсификаций уголовных дел. Вы, Андрей, тому — живой пример. Сперва вас осудили, потом — оправдали. Признать вас невиновным — значит, признать, что в отношении вас было совершено должностное преступление. Очевидно, было оперативное сопровождение вашего уголовного дела, которое осуществляли конкретные оперативники. Следователь, прокурор и судьи — это реальные люди. Кто-нибудь их них хоть как-нибудь наказан?

— Никто. Я обратился в Генеральную прокуратур с требованием возбудить уголовное дело в отношении судьи, который приговорил меня к семи годам заключения. Меня осудили как должностное лицо, но я таковым не являлся.

Судья Первомайского суда Минска знал это и понимал, но все равно вынес обвинительный приговор. Происходило это по такому сценарию: он объявил перерыв на 15 минут, ушел в совещательную комнату и вышел с уже готовым приговором на более чем полусотне страниц.

На суды справедливые рассчитывать нельзя, как и, увы, на адвокатов. Это самое трагичное в нашем обществе. Адвокаты, к сожалению, вынуждены не исполнять свои обязанности. Это связано с тем давлением, которому подверглись защитники по делам «19 декабря», которых лишили лицензий за выполнение своих прямых обязанностей.

В итоге мы имеем заангажированных следователя, прокурора и судью, практически бесправного адвоката, который не в состоянии что-то делать, ибо может потерять работу. Фактически наше государство сконцентрировало всю власть в одном месте, здесь же и правосудие, которым власть управляет, как ей удобно. Но все это может обернуться для Беларуси огромной трагедией. А маленькие трагедии с отдельно взятыми людьми происходят ежедневно.