Евгений Крыжановский: в смехе и в бане все одинаковы

 

Руководитель театра юмора «Христофор» Евгений Крыжановский заявляет: «За 25 лет работы театра мы объездили все города и деревни, мы первые и на сегодня единственные в жанре разговорного юмора в стране. Потому мы — единственные, кто знает, над чем, как смеются белорусы и что это за нация в этом плане».

Вот и решили Naviny.by поговорить с ним об особенностях национального юмора.

— Умеют ли белорусы по-настоящему пошутить и посмеяться?

— Народ у нас смешливый, смеяться он любит и умеет. Юмор - он и в Африке юмор: и у африканца есть теща, и у индийца начальник, и у американца сантехник. И проблемы у всех почти одни и те же. Три темы, над которыми люди смеются: это секс, политика и деньги. По сути, это те темы, на которые люди вообще говорят. Так что юмор идет за жизнью.

Единственное, что могу заметить: разные города по-разному смеются. Маленькие городки, например, Жлобин, Жодино, Слуцк — такое чувство, что там живут самые счастливые люди в Беларуси! Они так всегда смеются, я бы сказал, обхохатываются, причем сразу, как только выходишь, даже ещё ничего и не сказав. А вот крупные города более избалованы: они вначале похихикают, потом посмеются, и только потом захохочут.

Вообще все одинаковы в смехе и в бане! Например, если не знать наших руководителей и придти в баню, где они будут, то - голые мужики обыкновенные. Смех разве что раскрепощает. Но если смешно, то смеяться будут все.

— Есть ли что-то специфическое в юморе белорусов?

— У нас специфики особой белорусской нет. Кроме языка, вот он интересен. По такому же принципу нравилось всем, когда выступал Данилко на украинско-русской «трасянке». Когда мы куда-нибудь приезжаем, нас просят выступить на белорусском языке. Но мы, естественно, не можем полностью по-белорусски выступать, потому что нас могут не понять. Потому мы переделываем какие-то выражения «трасянкой». Люди слышат наше «ч», наше «г» — и получается очень смешно.

— А как обычно шутят о белорусах?

«Наша предпоследняя премьера называется «Не женское это дело». Мы во время выступления разбираемся, что есть женское и неженское дело — на политическом, экономическом, семейном уровнях. И там есть такая шутка: вот в других странах женщины уже и канцлеры, и премьер-министры, и даже президенты. Интересно, если бы у нас была женщина-президент, как бы ее звали? Наталья Викторовна, Галина Степановна или… Александра Григорьевна!».

— За границей смеются конкретно над нашим руководством. Так всегда было. Мы ведь тоже, если шутим о русских, то смеемся не над русскими людьми, а над Путиным, Медведевым, Жириновским и т.д. И российские артисты над белорусским народом особо не смеются. Потому что тут надо знать специфику. Люди любят смеяться над тем, что им близко — над своим домом, начальником, родственниками, президентом, своими проблемами. В России мы как-то пошутили насчет того, что мы в центре Европы, а Франция и Германия — на ее окраине, что они провинция. И нас не поняли…

— Насколько актуальна в юморе тема политики?

— Политика интересна всем. Мы тоже шутили и шутим по сей день и над парламентом, и над правительством, и над президентом. Делаем это, конечно, негрубо. Но сейчас тема политики уходит из юмора. Причем не только у нас, но и у россиян. Уже сколько пародировали Путина, Жириновского, и все это уже приелось и перестало быть смешным. Сейчас и у нас, и в России опять пошла тема быта — тещи, сантехники, муж и жена, отцы и дети, и так далее. Потом это приестся - опять вернемся к политике.

— Вот вы говорите, что шутите о политике, но негрубо…

— Потому что есть у юмористов и сатириков какие-то нормы. Мы делаем это не из-за боязни, а из этических соображений: нельзя перебирать. В начале пути нашего театра — еще при советской власти — нас и закрывали, и вызывали, и гоняли, и предупреждали…

— Даже так?

«Во времена перестройки у нас была целая сценка про парламент. Там были и националисты, и «комуняки», и либералы, и демократы. Там один кричал, что «трэба гаварыць толькі на беларускай мове!». Пророссийский депутат кричал: «Долой национализм!». Женщина-депутат, ненавидящая коммунистов, призывала: «Снять красные кресты с машин скорой помощи, перекрасить пожарные машины!». Дико смешно было. И вот пришел к нам на выступление пьяный мужчина, который решил, что он и правда попал в парламент. Он вскочил и тоже начал кричать что-то такое политическое. Мы тогда испугались, что спектакль сорвется и начнётся невообразимая чехарда. Но произошла консолидация «политических» сил — националисты, коммунисты, демократы, словом, все мы, схватили этого пьяного, уволокли его за кулисы и сдали охране».

— Однажды мы выступали в Кремлевском дворце съездов перед Горбачевым. В зале — суперначальство: первые секретари компартий республик, обкомов. И вот вышел Михаил Грушевский, тогда пародировавший Горбачева в первый раз, и сказал голосом Горбачева «Добрый вечер». Охранники попадали в обморок, артисты за кулисами тоже, зал замер, звенящая тишина, слышно, как часы у кого-то на руке тикают. И весь зал медленно посмотрел на Михаила Сергеевича — а он начал смеяться и захлопал. И после него зал взорвался от хохота…

Вернувшись в Минск, я тоже подготовил пародию на Горбачева. И на 8 марта в филармонии вышел с этой пародией перед первым секретарем компартии Беларуси Соколовым и полным залом секретарей горкомов, райкомов. Все то же самое: звенящая тишина, слышно, как тикают часы, как у кого-то от страха бурлит в животе, как падают в обморок за кулисам артисты и охрана. И я думаю: «Успех такой же будет». Но нет, у Соколова заходили желваки на лице, он начал что-то шептать на ухо помощнику… Уходил я со сцены в полной тишине под стук собственных копыт. И в этот же день театр «Христофор» приказали закрыть. Но театр-то не государственный — как его закрыть? В итоге «полетел» начальник филармонии, начальник управления культуры города, какой-то замминистра. Но партия уже шаталась, им не до этого было, так что нас не прижучили — они сами «полетели» через несколько месяцев.

Сегодня такого нет. Однако впитанная на генетическом уровне самоцензура существует. Мы точно знаем, где можно и где нельзя, над чем можно и над чем нельзя шутить. Такие условия игры. Я раньше переживал из-за этого — ведь вот те же россияне что хотят, то и говорят, а нам приходится вертеться! Но из-за такой специфики, что не все может идти в эфир, не обо всем мы можем говорить, наш юмор в итоге выигрывает — он становится более многоплановым.

— То есть, цензура идет на пользу юмору?

— Да, оказалось, что можно очень разнообразно и хорошо шутить намеками, даже больше вариантов шуток появляется. Думаю, вот почему самая сильная сатира была именно во времена советской власти — когда одним намеком артист что-то говорил, и зал взрывался. А сейчас все разрешено, и юмор грубее получается…

— Почему?

— Сегодняшнюю публику опустошили и оглупили с помощью телевидения. В первую очередь на российском телевидении сделали все, чтобы публика отупела — благодаря сериалам, благодаря «аншлаговскому» юмору. А ведь 70%, а то и все 80% таких передач идут с «подложенным» смехом — когда в кадры реакции публики в зале вставляют смех людей, которых там и не было. Когда по телевидению показывают пошлятину и просто пустой глупый номер с таким «подложенным» смехом, это западает в голову. Людям вбивают в голову, что это смешно — и в конце концов они действительно начинают смеяться над этим. Сейчас шутки Райкина не прошли бы, и Жванецкий уже не проходит — потому что его зритель исчез. Да и наш зритель тоже уже поменялся. И мы уже вынуждены плясать под зрителя.

Я сам обожаю Булгакова, Ильфа и Петрова, но вынужден работать на более низком уровне — иначе публика не поймет. Я лично слышал, как в цирке в Риге на фестивале юмора Жванецкому крикнули: «Не смешно!» — он тогда сказал «До свидания» и ушел. Но мы-то так уйти не можем…

— И что же, дальше публика, а вместе с ней юмор будут все ниже и ниже опускаться?

— Нет, все идет по спирали. Поэтому как только появится более начитанное, умное, думающее поколение, тут же и юмор мгновенно изменится. Юмор идет за жизнью, а не впереди жизни.

— Вы говорите, что «Христофор» — первый и единственный театр юмора в Беларуси. Почему же — никто не хочет или не может хорошо шутить?

— Начнем с того, что в Беларуси своего разговорного юмора никогда не было.

Если Киев может похвастаться Новиковой, Тарапунькой и Штепселем, Санкт-Петербург — Райкиным, Гальцевым, Ветровым, Москва — это вообще сплошь созвездия, от Хазанова, Шифрина до Петросяна и Винокура…. А в Беларуси именно разговорного юмора своего не было никогда.

И вот в 1986 году появился театр «Христофор». Нам уже 25 лет в этом году стукнет, а мы до сих пор — единственные в своем жанре. Да, появляются и «камеди клабы», и доморощенные юмористы, но все это уходит. Потому что жанр очень редкий, потому что мало людей, способных в нем работать. Заставить человека заплакать очень легко, а вот заставить смеяться — очень тяжело. Только представьте себе: профессиональных юмористов разговорного жанра во всем мире всего 300 человек! И то, что в Беларуси в театре «Христофор» из них работает пятеро, — уже надо памятник ставить!

Но будущего у нашего театра нет…

— Вот те раз!..

— Мы ведь негосударственный театр, а это значит, что у нас нет своего здания, организованных гастролей, стабильной зарплаты. Мы так уже 25 лет бьемся, и надо сказать, неплохо бьемся. Но мы не можем пригласить молодых артистов. Потому что не можем дать им зарплату, жилье. Театр «Христофор» — это ИП Крыжановский, и все наши артисты зарабатывают в других местах. Так что, когда мы «сдохнем», ничего и никого не останется…

Но, с другой стороны, это к лучшему. Ведь нужно вовремя заканчивать. Застой — самое страшное для театра. Вот, например, взять МХАТ — он должен был закончить еще в 30-х годах, когда ушли «старики», потому что сейчас мы даже не можем назвать ни одной из его последних премьер. Театр, как сказал Дидро, должен как человек, жить одну жизнь.