Концлагерь в Березе-Картузской — продукт польского «государственного несварения»

75 лет назад правительство Польши приняло решение о создании трагически известного в истории концентрационного лагеря в местечке Береза-Картузская (Obóz koncentracyjny w Berezie Kartuskiej, The Bereza Kartuska detention camp) в 95 километрах к северо-востоку от Бреста.
Решение последовало на третий день после убийства 15 июня 1934 года боевиком Организации украинских националистов Григорием Мацейко министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого. В организации покушения участвовал 25-летний выпускник агрономического факультета Львовской высшей политехнической школы, будущий лидер ОУН Степан Бандера.

Некролог Бронислава Перацкого и его убийца Григорий Мацейко

Лагерь разместили в бывших казармах старой русской армии в западнобелорусском местечке Береза-Картузская (ныне город Береза). Изначально он был предназначен для внесудебной «пацификации» (усмирения) политических радикалов Западной Украины.

Понятно, что карательный лагерь для украинцев опасно было устраивать на этнической украинской территории. Также посчитали нежелательным «загрязнять» подобным учреждением центральную Польшу.

По-своему рациональный выход власти нашли в том, что лагерь для украинских бунтовщиков разместили на восточных окраинах Польши — «Кресах Всходних». Однако «кресы» выбрали не собственно украинские, а смежные — белорусские.

Польская карикатура 1934 года изображает террористов-украинцев в Березе-Картузской (для ясности за проволокой изображены нож и бомба). Диалог следующий: — Ну, наши сепаратистские мечты наконец-то сбылись! ОУН всегда стремилась отгородиться от поляков… хотя бы колючей проволокой. — Да, но кто бы подумал, что это наступит столь скоро и в таких условиях! (Из книги: Wojciech Sleszynski. Obóz odosobnienia w Berezie Kartuskiej 1934–1939)

Также оказалось удобным загонять в Березу-Картузскую — подальше от Лиги Наций, от глаз международных тюремных инспекций — всевозможных радикалов «вообще», в том числе представителей ряда польских политических группировок и партий.

Позже добавились и заключенные «нетрадиционной ориентации» — криминальной. Узниками становились дельцы черного финансового рынка Польши — нарушители экономического законодательства из представителей преимущественно еврейской буржуазии. Зачем их «прессовали» в политическом концентрационном лагере? Может быть, ради того, чтобы выдавали тайные банковские счета?..

Изначальная «идея» этого концлагеря состояла в проведении кратковременного (стандартный срок заключения составлял 3 месяца, хотя очень многим его затем продлевали), но весьма интенсивного «курса дубинкотерапии». Подчеркнем: всего лишь три месяца, а не стандартный «червонец» (10 лет) и не «четвертак» (25), как в СССР — в Гулаге. Целью ставилось за короткое время так «застрашить» человека, так сломать его морально и физически, чтобы он вышел на волю с квадратными от ужаса глазами и полной неспособностью противодействовать властям Великой Польши.

Практиковались публичные, посредством газет, саморазоблачения и покаяния узников. Таких отпускали довольно быстро.

В отличие от Гулага, который, как известно, был отраслью советской экономики, лагерь в Березе-Картузской не имел производственных заданий. Работы, на которые выгоняли узников, носили преимущественно обслуживающий характер и так же, как и издевательские «физические упражнения», имели целью изнурение.

…Отлично помню, как в 1968 году я был участником экскурсии юных пионеров-ленинцев в Березовский историко-революционный музей. Экскурсовод рассказал нам о подвигах подпольщиков — коммунистов и комсомольцев Западной Белоруссии. Что ж, это было естественным в ту пору: если читать только книги, изданные в БССР, то создается впечатление, что в Березе-Картузской мучения принимали исключительно белорусы, а конкретно — члены Коммунистической партии Западной Белоруссии.

Советский обелиск, поставленный на месте бывшего концлагеря в 1962 году. На заднем плане расположены руины корпуса, который занимала лагерная администрация. Фото Wikipedia: Christian Ganzer, 2004.

Возле памятника в честь узников концлагеря мы провели торжественную пионерскую линейку, на которой приняли в ряды юных ленинцев двоих мальчиков и одну девочку. Сегодня, впрочем, думается, что более правомерным было бы принимать тут детишек в ряды не «юных ленинцев», а «юных бандеровцев»…

Приведем фрагменты статьи Сергея Кричильского «Союз нацистской Германии и диктаторской Польши» из львовской газеты «Народний Оглядач» от 2 марта 2003 года:

«Первые дни лета 1934 года были отличительны для диктаторской Польши тем, что в Варшаву зачастили с дружескими визитами видные бонзы нацистской Германии. Частым гостем диктатора Пилсудского, а позже диктаторов Мосьцицкого и Рыдз-Смиглы был Геринг. Эта компания часто любила возить Геринга в Беловежскую Пущу на охоту, выслушивая рекомендации относительно создания концлагерей.

Удовлетворенным от визита Геббельса в Варшаву в июне 1934 года был тогдашний министр внутренних дел Польши, крайний украинофоб, «герой борьбы» за украинский город Львов Бронислав Перацкий. Именно ему принадлежит идея и воплощение в жизнь при непосредственных консультациях немецких нацистов сооружения концентрационных лагерей в польском государстве. <…>

Польша вошла в историю как третье в мире государство после СССР и Германии, которое ввело систему концентрационных лагерей. Береза-Картузская была построена как точная копия первого нацистского концлагеря Ориенбург: 5 защитных рядов изгороди из колючей проволоки, широкий ров с водой, проволочная изгородь под высоковольтным напряжением. Углы высокой (около 7 метров) изгороди венчали деревянные сторожевые башни с пулеметными гнездами; масса польской полиции с немецкими овчарками. <…>

Истязание узников не уступало немецким и сталинским концлагерям. Руководителю ОУН на Волыни Владимиру Робитницкому, чтобы накормить его калом через шланг, ломом выбили зубы. <…>

Кто же находился в концентрационном лагере Береза-Картузская? Это были в основном сознательные украинцы и некоторые (выделено нами. — С.К.) белорусы. Среди известных украинцев были: Тарас Бульба-Боровец, Геннадий Янкевич (Клевань), Александр Кудра (Степань), Андрей Кисель, Ростислав Волошин (Дубенщина), Павел Данилюк, Роман Бжеский, Ярослав Гоцкий, Евген Серветник, Евген Епик, Александр Куц, Иван Дзюмюк, Трофим Лисюк, инженер Токарный, Иван Левчук, Василь Лоханок, Антон Небожук, Иван Митринга, Михаил и Богдан Кравцивы, Владимир Янив, Богдан Старух, Антон и Ярослав Романюки, Роман Шухевич, Григорий Клымив, доктор Горбовый, Владимир Тимчий, Емельян Матла, Василь Колодий, Гарамбура, Михайлишин, Пантелеймон Либак (Ривне), Адам Остапчук (Тучин) и многие другие. Среди белорусов — Виктор Еремейчик (Лунинец) и многие другие».

Не совсем мне понятно из статьи украинского автора только одно: «некоторые» или «многие» белорусы были узниками Березы-Картузской?.. Конечно, бессмысленно (да и неэтично) высчитывать «процент пострадальчества» по национальному признаку. Но если мы сами о себе сегодня не расскажем, то кто это сделает за нас?

Именно поэтому я заказал в Национальном архиве Республики Беларусь несколько дел с документальными свидетельствами бывших узников концентрационного лагеря в Березе-Картузской — членов подпольной Коммунистической партии Западной Белоруссии, членов подпольного комсомола (НАРБ, Ф. 4683, Оп. 3).

Фрагмент личного дела Степана Самойловича

Оставим за рамками данной публикации обсуждение самого факта членства этих людей в коммунистических организациях. КПЗБ была многажды несчастной компартией — сначала распущенной по приказу из Москвы, а затем почти полностью уничтоженной в сталинских застенках. Взглянем на этих узников просто как на людей, которые на своей земле хотели зваться белорусами.

Свидетельства белорусских узников концентрационного лагеря в Березе-Картузской (выписки из документов НАРБ) 

 

Адамчик Иосиф Макарович, родился в 1905 г. в деревне Шиловичи, Слонимский район. В 1931 г. за пропаганду среди солдат был арестован и приговорен к году тюремного заключения. После освобождения перешел на нелегальное положение. В 1934 г. арестован вторично и осужден на три года. В концлагерь брошен в сентябре 1939 г.

Андреюк Нестор Ильич, лагерный № 1933, родился в 1906 г. в деревне Челеево, Брестский район. В 1923 г. вступил в Коммунистический союз молодежи Западной Белоруссии, с 1928 г. член ЦК КСМЗБ. В концлагере находился с марта 1938 по февраль 1939 г.

Бурак Степан Иванович, лагерный № 1079, родился в 1910 г. в деревне Мойсичи, Молодечненский район. Член Коммунистической партии Западной Белоруссии с 1934 г. В лагере был с апреля 1937 по март 1938 г. и в сентябре 1939 г.

Волосюк Лука Трофимович, лагерный № 633, родился в 1899 г. в деревне Батче, Кобринский район. Секретарь Кобринского РК КПЗБ. В лагере находился в 1936 г.

Ганецкий Николай Севастьянович, лагерный № 2927, родился в 1918 г. в Молодечно. Один из руководителей организации КСМЗБ Молодечненской зоны. Семь раз подвергался арестам. В лагере находился с мая по сентябрь 1939 г.

Живлюк Иосиф Герасимович, лагерный № 344, родился в 1907 г. в деревне Романовцы, Свислочский район. Член КПЗБ с 1930 г. В лагере находился в 1935–1936 гг.

Король Георгий Михайлович, родился в Бресте в 1907 г. В 1929 г. был предан военному суду и приговорен к 8 годам тюремного заключения. В лагерь заключен в сентябре 1939 г.

Новик Владимир Петрович, лагерный № 1211, родился в деревне Новоспасск, Сморгонский район. Член КПЗБ с 1929 г. В 1934 г. выдан провокатором. Приговорен к 6,5 годам тюремного заключения. После амнистии сослан в центральные районы Польши. В сентябре 1939 г. вновь отправлен в лагерь.

Самойлович Степан Степанович, лагерный № 539, родился в 1912 г. в деревне Хорево, Пружанский район. Член КСМЗБ с 1929 г. В лагере находился в 1936–1937 гг.

Ситковец Григорий Кузьмич, лагерный № 2697, родился в 1905 г. в деревне Галево, Пинский район. Член Пинского окружного комитета КПЗБ. В лагерь был заключен в феврале 1939 г.

Прибытие в лагерь и «посвящение» в узники

Самойлович:
— Мы подошли к Березе: с правой стороны был парк, а среди парка виднелось белое здание. Слева — высокий, плотный деревянный забор, наверху обтянут колючей проволокой. На углу этого забора со стороны города и улицы, по которой мы шли, увидели два красных здания. Стало ясно — это лагерь. Кругом с наружной стороны забора ездят конные полицейские и, завидев издалека, кто в этом направлении едет в Березу, встречают и, завернув, бьют резиновыми дубинками. Нам пришлось видеть, когда шли, как была завернута конным полицейским подвода, на которой сидели мужчина и женщина. Полицейский их километра два гнал обратно и, сидя верхом, беспрерывно бил палкой.

Местечковая улица

Андреюк:
— Со мной везли скованных комсомольцев Панасюка из деревни Радваничи и Куприянюка из деревни Щебрынь. В Березу-Картузскую приехали к вечеру. Издали было видно два больших двухэтажных здания, обнесенных высоким серым кирпичным забором — это и был концлагерь. У ворот лагеря нас ожидала толпа полицейских. Один из них открыл калитку и приказал стать на колени и ползти на территорию концлагеря. «Это священные ворота и пройти их нужно только на коленях», — пояснил он. Мы молча стояли. Тогда нас начали избивать резиновыми дубинками, требуя стать на колени. Куприянюк не выдержал первого испытания и стал на колени, а я с Панасюком продолжал стоять на ногах. Тогда палачи начали бить нас не только резиновыми дубинками, но и прикладами винтовок, кулаками в зубы и, свалив нас с ног, били каблуками и носками сапог. Окровавленные, мы лежали на земле и, как сговорившись, не подымались на ноги. Тогда они схватили нас за волосы и потащили на территорию концлагеря.
Очутились в небольшой комнатушке, где стояли стол, лавка и два табурета. За столом сидел красномордый полицейский. Это был комендант арестантского блока Ковальский. «Раздевайтесь!» — скомандовал он. Мы стали раздеваться. Куприянюк был уже раздетый и стоял возле стола, отвечая на вопросы Ковальского, который заполнял анкетные данные, а полицейские обыскивали его одежду, тщательно ощупывая каждый рубец. После Куприянюка отвечал я. Все было без задержек, пока дело не дошло до вопроса вероисповедания.
— Белорус, — ответил я.
— Нет такой веры! — заорал Ковальский. — Есть только католическая, православная, лютеранская, еврейская и мусульманская вера. Ты, наверное, православный?
— Нет, я неверующий.
— Как, неверующий, курва твоя мать! — заорали одним голосом полицейские и начали бить меня дубинками по голому телу…

Бурак:
— Расстояние от ворот лагеря до казармы около 150–200 метров. Если два узника были скованы одними наручниками, то таким доставалось ударов намного больше, чем тем, кто был скован в одиночку. Прибывшим дали номер, который каждый должен был пришить сзади и на правом рукаве. В камере, куда сажали по 30 человек, сверху поперек нар прикреплялись те же номера.
Новоприбывший помещался в одиночную изолированную комнату, где в течение шести-семи дней подряд подвергался избиению. При этом узник должен был стоять лицом к стенке и не шевелиться, не падать на пол без команды. Делалось это для того, чтобы сразу ошеломить узника, измотать его, деморализовать. И действительно: кто характером был неустойчив, здоровьем слаб, то он мог дрогнуть, подписать декларацию об отказе от своих убеждений. Новичков, когда их оставляли полуживыми на полу, «старики» старались поддержать такими словами: «Товарищи, мужайтесь. Надо выдержать не более семи дней. Потом будет легче, останетесь людьми».

Лагерный режим

Новик:
— Фамилия заключенного упразднялась, он фигурировал только под номером. Специальный полицейский, назначенный для «учения», первым делом заставлял вытвердить слова: «Господин комендант, заключенный такой-то просит покорно пройти туда-то». Если заключенный ошибался, получал палки.

Самойлович:
— За невыполнение приказов комендант (так тут называют надзирателей) имеет право наказать арестованного физически (дубинкой). Если приказ не выполняется при повторении, арестованный подлежит наказанию карцером на семь суток, а если после принятия указанных мер арестованный по-прежнему не выполняет тот же приказ, то комендант имеет право расстрелять «с брони» (из огнестрельного оружия) или «заклуць багнетом» (заколоть штыком).

Бурак:
— Разговора между узниками никакого не допускалось, даже взглядом нельзя было передавать ничего. Всякое передвижение было только по команде «Бегом марш». За малейшее нарушение — битье резиновыми палками до полусмерти.

Новик:
— В столовой, кто первый получил пищу, тот, спеша, кое-как мог потребить ее, а кто получал последний, тому приходилось выбрасывать пищу в канаву, потому что давалось очень мало времени, звучала команда кончать обед и бежать к умывальнику мыть котелки.

Андреюк:
— В уборную запускали на пять минут сразу всю камеру, человек 20–30, а так как очков было всего 4, то люди оправлялись прямо на пол. Полицейские били их по голове дубинками и толкали в кал, а потом голыми руками заставляли убирать кал с пола уборной.

Живлюк:
— В лагере было запрещено получать посылки с продуктами. Если кому приходили посылки, то их надзиратели выбрасывали свиньям. Можно было получить только иголку, нитки и что-нибудь из одежды.

Ганецкий:
— Не разрешали никакого и ни с кем свидания даже при самых тяжелых заболеваниях. Когда узник освобождался из лагеря, он давал подписку о неразглашении секретов лагерного режима и обо всем, что ему тут стало известно.

Ситковец:
— Среди заключенных есть свидетели того, как в предвоенное время из фашистской Германии в Картуз-Березу приезжала специальная делегация для ознакомления с опытом работы здешних палачей.

Кадры администрации

Ситковец:
— Вдохновителем создания лагеря на белорусской земле был палач украинского и белорусского народов воевода Полесского воеводства Костек-Бернацкий.

Волосюк:
— Начальником лагеря был полицейский подполковник Камаля-Курганский, человек внешне напоминающий крука — черного ворона. Именно так его звали заключенные. Особой жестокостью отличались полицейские Пытель, Прухневич, Надольский, Солецкий…

Ситковец:
— В концлагерь были подобраны настоящие палачи-садисты, которые, избивая человека, смеялись, чувствуя в этом дикое наслаждение. Всех этих негодяев называли в концлагере комендантами. Однако ж из них еще выделялся особый негодяй над негодяями, палач над палачами, своего рода какой-то палачиссимус, настоящий чистопородный расовый палач — пан Надольский. Это было настолько озверевшее существо, потерявшее последние признаки всякой человечности, что даже вся остальная концлагерная полиция сама его побаивалась, с затаенным страхом посматривая на своего пана-коллегу.

Работы в лагере

Новик:
— Работа часто заключалась в том, что на носилки накладывали столько камней, чтобы тяжело было поднять, и заставляли переносить с одного места на другое и обратно. Если с гружеными носилками надо было идти быстрым шагом, то с пустыми — обязательно бегом. Мерным шагом здесь ходить вообще запрещалось. Часто заключенных запрягали в телегу, насыпали полную песка и заставляли везти в указанное место или на стройку дороги. Каждый день несколько человек ездили с бочками за водой. Один заключенный впрягался в оглобли двуколки с бочкой, другой подталкивал сзади.

Живлюк:
— Меня и украинца Казачука запрягли в борону. Борона была большая деревянная с железными зубьями, на которую положили два больших камня. Мы боронили рожь, посеянную по картофлянищу. Нас запрягли так, как лошадей в постромки, и перепоясали через грудь. Мы думали, что над нами сделают короткую пробу. Оказалось, что мы бороновали весь первый день. У нас дрожали руки и ноги, а потом мы начали падать. Следовавший за бороной полицейский, вооруженный автоматом и резиновой палкой, начал нас избивать.

Волосюк:
— За лето заключенные раскопали и разобрали фундаменты от зданий сожженного военного городка. Кирпич, камни — все вытаскивалось наверх и носилками относилось в бурты. Тяжелые камни до полутонны весом откатывались, а малые — до центнера — относились носилками. Часто носилки ломались от тяжести, и за это «вредительство» полицаи секли дубинками. С пустыми носилками должны были возвращаться бегом.

Фантазии палачей

Новик:
— По команде надо было быстро падать и вставать по нескольку десятков раз — в грязь или в воду, ползать на животе, ходить «по-утиному», прыгать лягушкой, целыми часами бегать бегом и быстро строиться в колонны, падать «штурмово». Это «штурмовое» падание состояло в том, чтобы, не сгибая колен, падать на землю. Многое зависело от того, какой полицейский дежурит. Некоторые не давали покоя и в выходные дни или после работы, гоняли заключенных под нары бегом и обратно. Ну а кто отставал, избивали палками. Вечером перед отбоем заключенные должны были быстро по команде раздеться и уложить в так называемые «костки» (кубики) одежду, поставить «на смирно» обувь, опять стать на свое место и ждать проверки. После проверки полицейские часто для своего удовольствия гоняли под нары и обратно, и, по обыкновению, никогда не обходилось без палок. Потом поступала команда ложиться спать и «отставить» — так по нескольку раз.

Ситковец:
— Беда была тем, кто не знал польского языка. Горе и смех! Хуже всех доставалось украинцам. Кто не мог докладывать начальству или же не так выражался, того беспощадно дубасили.

Самойлович:
— После обеда к нам подошла группа полицейских из резервной смены. Один из них, Надольский, дал команду: «539-й ко мне». Я думал, что этот кат пришел почесать об меня руки. Привели меня к месту, где лежал большой камень, возле которого стоял новый товарищ. Видно, недавно прибывший в лагерь, он оглядывался со страхом в глазах. На камне сидел карауливший его полицейский. Я подошел, и мне скомандовали «кругом». Таким образом я оказался спиной к новичку. Надольский скомандовал мне: «Спустить кальсоны». Я подумал, что хотят побить дубинкой по голому телу, чтобы навести ужас на новичка, чтобы он растерялся и с испугу подписал декларацию об отречении от компартии. Я решил, что как только дадут команду наклониться, то я наклонюсь так, чтобы между своих ног поймать глазами глаза новичка, и буду всячески подавать знаки ободрения, чтобы он держался. Я так и сделал. Нагнулся, голову опустил между ног и увидел его перепуганный взгляд. Я попробовал улыбнуться и моргать глазами. Он смотрел на меня остолбенело, а я ждал ударов дубинки, по привычке подергивались мышцы, напрягаясь в отпор ударам. Но этому товарищу дали команду: «Цалуй его в дупу» — целуй его в зад. Новичок в недоумении переводил взгляд с одного полицейского на другого и команды не выполнял. Тогда полицейские, девять человек, остервенело замолотили дубинками, и товарищ упал и потерял сознание. Его подтянули и оперли о камень. Мне скомандовали «поднять кальсоны, повернуться кругом». Я оказался против этого товарища, который был без сознания и очень страшный — сине-желтый. Один из полицейских стал лить воду на голову товарища. Когда тот открыл глаза и стал хватать воздух, мне дали команду: «Бей его в морду за то, что он не целовал тебя в дупу»…

Живлюк:
— С коммунистом Лившицем меня запрягли в телегу и заставили вывозить из уборной кал. Полицейский кричал: «Я вам покажу советскую власть!» Лившиц ответил: «Мы бы эту телегу провели из Картуз-Березы через Варшаву и — в Лигу наций, чтобы показать ваше бессилие». После работы вечером Лившиц был избит и брошен в карцер, а на второй день и я тоже попал в карцер.

Здесь прервем повествование узников. Рассказывать о здешних ужасах можно долго, а современного читателя трудно удивить жестоко-натуралистическими подробностями в описаниях разного рода мест лишения свободы. Поразмыслим же вот о чем.

Верно то, что в Березе-Картузской людей не травили газом, не сжигали в печах. Здесь не расстреливали из пулеметов во рвах, не топили в шахтных забоях. Очевидно, поэтому современная польская общественная мысль иногда обращает к миру призыв не ставить на одну доску, не сравнивать Березу-Картузскую с гитлеровскими концлагерями, с лагерями Гулага. Мол, то был лагерь не уничтожения, а подавления.

Ну, а с чем тогда сравнивать?

С чем сравнить изуверское изобретение, которое сделал комендант лагеря, бывший служащий львовской полиции Юзеф Камаля-Курганский? По его приказу была устроена так называемая «Сталинская аллея» — дорога из вмурованных остриями вверх осколков камней, по которой узников заставляли ползать на коленях, чтобы мясо сдиралось до костей…

Отличие Березы-Картузской заключалось в искренне-страстной ненависти к узникам со стороны полицейских надзирателей. Но откуда же она происходила?

Ненависть — весьма сильное чувство, требующее больших затрат душевной энергии. Сравним: могли ли позволить себе подобные «траты» служащие гитлеровских концлагерей или лагерей Гулага? Едва ли. Масштабы не те. Когда узников миллионы, то отношение к ним, как к материалу. Разве забойщик скота на конвейере мясокомбината всякий раз наливается злобой, когда лишает жизни животное?..

Имелась одна особенность польского концлагеря, которая отражена в разных источниках. Поляки почему-то делали акцент на человеческих экскрементах в качестве средства «усмирения». Читаем в документе НАРБ:

«Обычным развлечением охранников была команда совершить дефекацию на счет вслух до четырех. Если за эти секунды узник не успевал оправиться и подняться с корточек, то его били по голове и человек падал в кал. Причем хуже всех бывало арестованным евреям-биржевикам — людям как правило немолодым. По причине возраста они обычно страдали хроническими запорами, и лишение оправки приводило у них к серьезным поражениям внутренних органов».

Невозможно представить лощеного эсэсовца или вертухая НКВД в шевиотовой гимнастерке, которые бы самозабвенно пачкались в зековском дерьме. Тогда почему надзиратели в Березе-Картузской столь исступленно глумились над узниками? Здесь требуется одно пояснение.

Значительную часть охраны составляли полицейские, которых за служебные провинности командировали сюда «на исправление» из разных частей Польши. Жили они, что необычно для подобных учреждений, на лагерной территории. Лишь внутренняя улица имени Тадеуша Костюшко (!) разделяла казармы узников и обиталище палачей. Выход рядовых охранников за колючую проволоку без разрешения коменданта был запрещен. Естественно, эти полицейские находились тут без семей и так же естественно проводили время в отупляющем и озлобляющем пьянстве. К тому же наблюдался явный кадровый избыток в полицейском «дисбате». В январе 1939 года на 502 узников приходился 131 рядовой полицейский.

Продолжим цитирование свидетельств:

Смерть в лагере

Бурак:
— Первые год-два старались избегать физической смерти в границах концлагеря. Умирающих выписывали из лагеря для того, чтобы формально соблюсти статистику.

Ситковец:
— Одно время в концлагере загостил тиф. Куда девали заболевших людей, никто не знал. Народ лишь догадывался, и эта жуткая догадка была точной и справедливой: заболевших тифом узников бросали еще живыми в ямы, присыпали известью и зарывали.

Ганецкий:
— Умирающих хоронили во дворе лагеря без гроба, а только в нательной одежде. Сколько в день умирало, столько и закапывали в одну яму. Мне пришлось участвовать в похоронах. Дали нам телегу, мы подъехали к санчасти и получили команду, как они выражались, «убрать дохлых собак». Было сказано: «Скоро и вам так будет». И тогда один из узников по фамилии Шмидт, рабочий с ткацкой фабрики Лодзи, сказал надзирателям, что это не собаки, а наши товарищи, и что смерти всякому человеку не избежать, и они умерли как герои, а вот вы как умрете — это не известно. Нас за это избили до такого состояния, что мы не могли с пятью заключенными тянуть телегу, на которой было четыре трупа. Изнемогая от боли, мы все же их привезли к забору, где была приготовлена яма. Перевернули телегу, и трупы упали в яму. Узнать нам узников не удалось, поскольку у них на голову были завернуты рубахи и завязаны. Голые их тела были расцвечены следами побоев.

Бурак:
— Помню, накануне освобождения 17 сентября 1939 года в камеры приходили полицейские и спрашивали фамилии узников. Были слухи, что тогда расстреливали по особому списку.

Король:
— За три дня перед нашим освобождением начали по отдельному списку вызывать узников на площадь — всего около 150 человек. Что с ними было, мы не установили, после ходили слухи, что их всех расстреляли.

Начало войны

Ситковец:
— С первого сентября 1939 года, когда гитлеровские войска напали на Польшу, власти взялись за массовые аресты неблагонадежных элементов. Кроме коммунистов, поступали в лагерь и украинские националисты, и православные священники. Питание у них в лагере было еще хуже нашего.

Новик:
— Если в 1937 году количество заключенных, по моим наблюдениям, не превышало 700–800 человек, то после гитлеровского нападения на Польшу в концлагерь было согнано около 15 тысяч человек. Была группа из Закарпатской Украины, а также немцы, проживавшие в Польше. Но основная часть, свыше 10 тысяч, были коммунисты. Применить полностью все старые приемы и издевательства полицейские уже не могли ввиду огромной массы народа. Разделили заключенных на группы и к каждой определили специального «инструктора» из среды профессионалов-воров, которые неистовствовали, били, издевались над политическими заключенными, но это уже была не основная проблема. Основной проблемой был голод. В день заключенному давали кусочек хлеба весом около 200 граммов, утром — так называемого кофе и один раз — мутной баланды около пол-литра. Люди пухли с голода, умирали. Если бы такое положение продлилось еще 2–3 месяца, то страшная трагедия голодной смерти сотен и тысяч заключенных была бы неминуема.

Король:
— Хотя мы вестей с фронта не получали, но по поведению администрации видели, что близится конец Польши, и очень опасались какой-либо провокации, чтобы всех нас не перестреляли или не погубили удушливыми газами. Поэтому было решено до последних возможностей избегать каких-либо провокаций.

Адамчик:
— В первых сентябрьских числах появились два пленных гитлеровских летчика, сбитые с самолетами. Эти летчики себя в концлагере чувствовали как в гостях. Они ходили, гуляя по дорожкам свободно, в полном своем отличии. Пролетают немецкие самолеты — они им махают платочками и улыбаются. И никто из надзирателей им ничего не говорит.

Освобождение

Адамчик:
— В то утро человек тридцать немцев из числа интернированных стали в дверях и не пускают нас на волю. Тогда мы как крикнем: «Прочь с дороги, гитлеровские прихвостни, горла вам перегрызем!» Товарищ Крупник приказал нам всем держаться вместе, не расходиться. В это время заключенные громили хлебный склад, кто-то через окно выбрасывал буханки, их ловили на лету. Нам удалось достать две буханки. Зашли мы в контору. Там были перевернуты все столы, и лишь ненужные бумаги валялись на полу. Главные ворота были заперты на большой замок. Мы вернулись к общей толпе, чтобы провести митинг. Однако никто не знал обстановки, что Советское правительство издало приказ Красной Армии перейти границу и освободить Западную Белоруссию, а в большинстве поговаривали, что из-под Бреста идут немцы. Поэтому каждый старался уйти из этого проклятого лагеря подальше. Подойдя опять к воротам, ломом свернули замок и открыли дверь. На улице снаружи стояли четыре польских немца с ломами в руках и один с дробовиком. Кричали не выходить, а то будут стрелять. Но толпа так хлынула на них, что если бы эти молодчики не убежали, то были бы толпой заключенных разорваны на клочья.

Король:
— Чтобы рассеять всю ложь, всю пропаганду о нас среди населения как об отъявленных бандитах, мы решили в дома местечка Береза не заходить и предупреждали всех наших, что если кто-то вздумает заняться насилием, то будем расправляться с ним сами. Выйдя за ворота и вступив в местечко, мы увидели, что все окна закрыты ставнями, ворота заперты, однако в щелочки выглядывают жители. Когда они увидели, что идут колонна за колонной узники, то сперва несмело стали выходить из ворот и предлагать кто хлеба, кто огурца. И так на всем пути из лагеря каждый крестьянин, каждый дом приглашал нас зайти…

Ситковец:
— Люди кормили нас и перевозили от деревни до деревни. Встречались по дороге партизанские отряды, обезоруживавшие полицию. Командовать польскими войсками уже было некому, солдаты шли без всякой команды, направляясь каждый к себе домой. Через некоторое время я узнал, что бывшие узники Картуз-Березы поймали в Бресте несколько своих палачей и там же их повесили…

Обратим внимание на точные детали в рассказе Иосифа Адамчика про события 18 сентября 1939 года: «На улице снаружи стояли четыре польских немца с ломами в руках и один с дробовиком… заключенные поговаривали, что из-под Бреста идут немцы».

Дело в том, что свободу узникам Березы-Картузской принесла не героическая Красная Армия (сюда она еще не успела дойти), а еще более героический Вермахт. В сентябре 1939 года передовые германские части успели продвинуться на сотню километров восточнее Бреста, и лишь затем эту территорию немцы отдали Советскому Союзу — согласно пакту Молотова-Риббентропа. В те дни и часы власть в некоторых западнобелорусских местечках пыталась захватить «народная полиция» из числа здешних фольксдойче. Вот как странно все перемешалось…

И в чем абсолютно не приходится сомневаться, так это свидетельство Григория Ситковца про самосуды над польскими полицейскими: «Бывшие узники Картуз-Березы поймали в Бресте несколько своих палачей и там же их повесили».

…Советские исследователи утверждали, что за пять лет существования лагеря (до 18 сентября 1939 г.) через него прошло свыше 10 тысяч узников. Польский историк Войцех Слешиньски писал, что до 1 сентября 1939 года, то есть до момента массового интернирования, связанного с началом Второй мировой войны, в Березе-Картузской всего побывало немногим более трех тысяч заключенных: «Арестованный Тадеуш Бешчиньски, который прибыл 29 августа 1939 г., имел лагерный номер 3091, и это наибольший номер во всех сохранившихся папках личных дел».

Конечно, это немного, если сравнивать, например, с Карагандалагом, Воркуталагом, Магаданлагом, Севураллагом…

Но если заниматься не количественным, а качественным анализом, то параллель от Березы-Картузской можно провести в современность.

На наш взгляд, концлагерь в Березе-Картузской явил собой предшествующий аналог тюрьмы в Гуантанамо (Guantanamo Bay detention camp) — лагеря для лиц, обвиняемых властями США в различных преступлениях, в частности, в ведении войны на стороне противника, на бессрочно арендуемой США военно-морской базе в кубинском заливе Гуантанамо. В американском примере использована близкая по сути уловка: Гуантанамо находится не на территории США и поэтому тут «можно» позабыть о конституционных правах заключенных, отменить habeas corpus.

Польский концлагерь на Кресах Всходних был следствием известного в истории эффекта: «страна не по размеру» (к слову, Советский Союз тоже оказался страной «не по размеру», о чем в свое время откровенно сказал Борис Ельцин). В 1919–1922 годах амбициозные правители Польши сумели, образно говоря, откусить и проглотить смежные территоррии Западной Украины, Западной Белоруссии, Средней Литвы. Однако «переварить» их не смогли.

В результате наступило «государственное несварение», которое выразилось в брутальном терроре на землях с оккупационным режимом. И страшно даже говорить о том, чем «отрыгнулась» Береза-Картузская людям в польской военной форме…