На киноплощадке с Виктором Туровым. Как сыновья уходили в бой

Только что страна отмечала восьмидесятилетие со дня рождения великого белорусского кинорежиссера Виктора Турова. По телевидению еще раз были показаны лучшие его фильмы. В основном, конечно, военные. Показали и документальные ленты о нем. И во всем этом была какая-то грустинка. И это понятно. Фильмы его не были веселыми, война — дело страшное, а комедий он не снимал. Да и сам хлебнул горя, взрослел без отца, которого забрала та же война. Прошел вместе с матерью и сестрой фашистский концлагерь…

И тут мне пришла в голову шальная мысль: а что если внести в целом в грустную мелодию его жизни маленькую веселую искорку, небольшой такой штришок из его и моей жизни, в которой мы пересекались дважды? Тем более что об эпизодах, о которых хочу рассказать, уверен, никто никогда не писал.

 

Первый раз наши пути пересеклись в конце шестидесятых, на съемках фильма «Сыновья уходят в бой», когда я служил в армии. Второй раз меня судьба свела с Виктором Туровым в середине восьмидесятых на киностудии «Беларусьфильм». Правда, я работал в объединении документальных фильмов «Летопись», а Виктор Тимофеевич — в объединении игровых фильмов.

В то время я как-то даже не вспоминал о том, что много лет тому назад принимал участие в съемках одного из самых его лучших фильмов. А дело было так…

 

Военная тайна

В конце 1967 года меня призвали в армию. В военкомате сказали, что буду служить в артиллерии. Возражать, понятно, не стал. Хотя в молодости мечтал о небе и даже занимался в минском аэроклубе. Друзья нарисовали большой плакат с надписью: «Молись богам войны, артиллеристам!» Это строка из песни Высоцкого. И мы вышли на, как сейчас формулируют, несанкционированное шествие. То есть пошли в военкомат. В военкомате шествие и маленький пикет у ворот не одобрили, но и репрессий применять не стали: что взять с этих балбесов, которые на два с половиной года будут оторваны от мамок и в целом от гражданской жизни.

Нас быстро загрузили в автобус и часа через полтора привезли в часть, которая дислоцировалась в деревне Станьково Дзержинского района. Здесь постригли наголо, выдали форму, погоны, иголки с нитками, показали, как заворачивать портянки и пришивать подворотнички. Поместили в так называемый карантин, в котором предстояло провести месяц, изучая уставы и другую армейскую классику перед распределением в строевые подразделения.

А наутро нас ожидал сюрприз. Нам сообщили, что повестки о призыве в артиллерию были выданы только с целью ввести в заблуждение потенциального противника. На самом деле мы попали в ракетные войска. Но это самая большая военная тайна. И об этом рассказывать никому нельзя, даже родителям. О том, что будем свято хранить эту военную тайну, мы тут же дали подписку.

Месяц за доскональным изучением уставов, устройства автомата, кроссами в сапогах и другими увлекательными занятиями пролетел быстро. Настало время перехода в стартовые батареи и другие подразделения. Меня, как окончившего политехникум, назначили в отделение вычислителей первой стартовой батареи первого дивизиона.

Всего в батарее было около тридцати солдат и сержантов. Из них трое вычислителей, в обязанности которых входил расчёт курса и других параметров полета ракеты. На это отводилось от двух до трех минут, а произвести нужно было несколько десятков операций с шести и семизначными цифрами.

 

В это время в нашем командном пункте — небольшой будке на автомобиле — стоял страшный шум. Ведь считали мы на механических арифмометрах «Феликс», которые тогда также использовались в бухгалтерии, а сейчас нередко выставляются в музеях. На них цифры вводились рычажками, а потом нужно было крутить ручку с бешеной скоростью. Тренировались мы часами, до водяных мозолей на пальцах. Словом, вычислительная техника была еще та.

То, что мы ракетчики, не должен был знать никто. Особенно вражеские агенты, которые, как нам говорили политработники, нередко шныряли вдоль забора нашей части. Но самое смешное и совсем непонятное для еще молодого моего разума было другое. У каждой батареи была своя строевая песня, одни пели «Идет солдат по улице», другие — про Марусю, а у нашей первой стартовой батареи, как ни странно, строевой была песня Блантера про… ракетчиков.

Перед отбоем все подразделения выходили на так называемую вечернюю прогулку. Естественно, строем. Естественно, с песней. До сих пор помню: сначала солирует запевала, а потом в тридцать молодых глоток в вечерней тишине гремит на километры припев:

«Мы — ракетные войска,

Нам любая цель близка!

Наши меткие ракеты,

Наши мощные ракеты,

Безотказные ракеты

Грозно смотрят в облака».

Интересно, отсылали ли в своих донесениях вражеские агенты полный текст песни или только припев?

Впрочем, боевая подготовка шла довольно серьезная: по ночам по тревоге поднимались на учения, изучали технику в аудиториях, занимались спортом. Также помогали местным колхозам в уборке картофеля, разгружали вагоны с цементом и другими грузами. Видимо, часть зарабатывала средства на какие-то внутренние нужды.

 

Не хотите ли сняться в кино?!

А однажды нам объявили, что будем участвовать в съемках фильма. Нас погрузили с автоматами и другой амуницией в товарные вагоны и повезли на съемочную площадку. В съемках какого фильма будем участвовать и где, нам не сообщили. Мы понимали, военная тайна — дело святое, даже в мелочах.

Ближе к вечеру привезли на какую-то станцию в Гродненской области, дальше был многокилометровый марш-бросок к месту съемок. На склоне холма, поросшего лесом, поставили палатки, поужинали сухим пайком и легли спать, посмеиваясь над тем, кто будет играть какую роль.

Наутро мы узнали, что предстоит участвовать в съемках фильма «Сыновья уходят в бой», правда, в массовке. Одни будут бойцами наступающей советской армии, другие — немцами, которых выбивают из местечка, третьи будут играть партизан. Режиссер фильма — Виктор Туров. Автор сценария — Алесь Адамович. Но самое интересное сообщение, которое нас сильно взволновало: на съемки приехал Владимир Высоцкий.

Пришли какие-то люди, видимо, ассистенты, разбили нас на три группы и стали объяснять наши задачи. Бой должен был развернуться на большом поле, которое лежало у подножия холма. Потом повели получать одежду и амуницию. «Немцам» выдали «шмайсеры» и круглые подсумки, «партизанам» — крестьянские тужурки, папахи с красными полосками и винтовки. Остальные остались в своей обычной одежде. Я оказался в числе тех, кто изображал наступающих советских солдат.

 

Замечу, в то время у нас была форма, очень напоминающая форму времен окончания войны — стоячие воротники, пилотки, галифе и кирзовые сапоги. Строчить предстояло из штатных автоматов АКМ, которых во время войны, конечно, еще не было. Но, видимо, на общем плане это не имело большого значения. Выдали по паре рожков холостых патронов.

 

 

Потом нас вывели на исходные позиции. Ассистенты объяснили, в каком направлении нужно бежать с криками «ура» и другими многозначительными репликами, как строчить и как падать замертво. Эти роли распределили конкретно за каждым. Видимо, для того, чтобы все не попадали в самом начале атаки.

 

 

Мне опять не повезло. Как хорошему бегуну на средние дистанции, предстояло пробежать с километр до самых немецких окопов. Зато падать в грязь не пришлось.

Пришли пиротехники. Подробно объяснили технику безопасности, показали, где и какой силы будет взрыв.

Вечером, понятно, прогулки не было, потому и не гремело по окрестностям: «Мы — ракетные войска…» Мы гуляли по съемочной площадке, где стояли фургончики, в которых жили киношники. В одном из них глухо бренчала гитара, из чего мы заключили, что находимся почти рядом с Высоцким, а значит, прикасаемся к чему-то великому…

Только потом мы узнали, что Владимир Семенович в съемках той картины как актер не участвовал. Но написал несколько песен для фильма своего друга Виктора Турова. Возможно, в те вечера он их и напевал режиссеру.

 

Всё дело в бульбе

А назавтра пришел наш звездный час. Начались настоящие съемки.

Еще раз проинструктированные пиротехниками, мы заняли исходные позиции. С обеих сторон было, наверное, по сотне или более участников предстоящего боя. Ассистенты объяснили, что штурм начнется после взлета ракеты. Мы видели камеры, установленные на холме. Раздался взрыв, и от подножья этого холма поднялся огромный столб дыма. Взлетел вертолет, на котором была еще одна камера. И наконец, вспыхнула ракета…

Мы рванулись в атаку среди взрывов и огня. Те, кому выпала роль быть убитым, падали, «подкошенные» шквальным огнем противника. Я, как мне было назначено, что есть силы несся вперед, строча холостыми без остановки.

Уже хорошо была видна передовая линия «немецких» окопов, откуда так же велся шквальный огонь. Казалось, вот-вот начнется рукопашная. Как вдруг между нашими цепями словно из-под земли вырос какой-то мужичонка в рваной, как будто простреленной телогрейке. Он поднял руки и с диким матом пошел навстречу наступающей цепи.

Атака захлебнулась…

Прибежали киношники. С холма с мегафоном спустился Туров.

— Не дам топтать мою бульбу, — кричал мужичонка, размахивая руками так, словно хотел повалить всю нашу цепь. — Лихаманка на вас…

Тут все поняли, что произошло. Оказалось, что в этом месте поля боя были его «сотки», на которых рос еще не убранный картофель.

Туров рассвирепел не меньше этого мужика.

— Где директор фильма? Почему не заплатили за его бульбу? — почти стонал он. Его мат перекрывал мат мужика, и, смешиваясь с еще не развеявшимся пороховым дымом, уходил ввысь. Сказочная картина!

Но всем было в тот момент не до смеха. Только через много лет, когда я уже прошел киношную школу, понял, какая это была трагедия. Израсходованы сотни метров пленки, огромное количество пиротехнических материалов, потрачено столько сил на подготовку батальной сцены. И все пошло прахом…

А вот так сцену боя увидели зрители — это финальные кадры картины.

 

 

 

«Бабка! Яйки, млеко, самогон!»

Мы вернулись в наш палаточный лагерь. Но на этом злоключения не закончились. На следующее утро, еще до общего подъема меня разбудил наш комвзвода старший лейтенант Лагутин.

— Где бойцы? — строго спросил он.

Палатка на десять человек была полупуста.

Вскоре выяснилось, что бойцы, которые играли роли оккупантов, надели немецкую форму, взяли «шмайсеры» и пошли на ближайший хутор. Постучали в окошко и прокричали фразу, которую не раз слышали в кино: «Бабка! Яйки, млеко, самогон!» Бабка упала в обморок. Нужно учитывать, что после войны прошло всего четверть века…

 

 

Нашу батарею срочно построили на поляне перед палатками. «Героев» ночной вылазки вывели перед строем. Пригрозили дисбатом после возвращения в часть. Досталось и мне — за то, что не доглядел и не доложил. На что я резонно заметил, что не сержант и даже не ефрейтор, а простой рядовой вычислитель.

Съемки продолжились еще дня два. Но немецкую и партизанскую форму стали выдавать только непосредственно перед работой. И сразу после окончания съемок забирать.

Интересно, что через много лет в одном из своих интервью, посвященному его дружбе с Высоцким, Виктор Туров признался, что вскоре после съемок этого фильма ему пришлось объясняться с КГБ, почему он свел Высоцкого с ракетчиками. Наверное, речь шла о нас. Но тут совесть у нас чиста, свою строевую песню про ракетные войска мы не пели. Хотя для меня до сих остается загадкой, почему на съемки пригласили нас, а не пехоту? Возможно, это просто был наш счастливый случай…

 

Другое кино

После столь яркого дебюта на киноподмостках мы вернулись в Станьково. И опять по вечерам орали на всю деревню в тридцать задорных глоток: «Мы ракетные войска, нам любая цель близка…». А после отбоя в курилке под гитару в полголоса пели военные песни Высоцкого, со смехом вспоминая наш кинодебют и добрым словом грозного режиссера Турова, который, как потом выяснилось, спас «особо отличившихся» от «губы»», то есть гауптвахты.

«Мы не успели, не успели,

Не успели оглянуться,

А сыновья, а сыновья уходят в бой».

А я до середины ночи в ленинской комнате проявлял пленки и печатал огромное количество фотографий. Каждому хотелось иметь в своем дембельском альбоме снимки, которые свидетельствовали о его принадлежности к киноискусству. Чуть позже в той же ленинской комнате наряду с большими портретами членов политбюро ЦК КПСС и последними постановлениями партии и правительства появился небольшой фотостенд под скромным названием «Наши киногерои», где, правда, не упоминалось о некоторых сложностях творческого процесса.

 

 

Потом в нашей службе была поездка через полстраны на полигон Капустин Яр, где несколько месяцев готовились к боевым пускам, во время которых чуть не произошла трагедия.

В момент группового старта сразу девяти ракет одна из них не взлетела, а пошла «гулять» по степи, сжигая горящим топливом весом в несколько тонн всё на своем пути. Тогда день превратился в ночь. Горела стометровой огненной стеной вся степь, а солнце исчезло с небес. Обошлось без жертв, но вся стартовая команда нахваталась ядовитых паров. А наутро, после многочасового ночного марш-броска, мы увидели ядерный гриб…

Так что, можно сказать, что и мы, сыновья послевоенного времени, ходили в бой.

Но это, как говорится, другое кино.

 

 

Фото автора