Александр Адамянц. ПОЛЕМИКА. Консервативная революция: рывок в прошлое

Александр Адамянц. 1973 года рождения. В 2002 году окончил факультет философии ЕГУ. С 2002 до закрытия университета в 2004 году — аспирант ЕГУ. Основатель и главный редактор интернет-журнала «Новая Европа». Директор Центра европейских исследований.

Непосредственным поводом статьи Петра Петровского

«Лібэральнае рэакцыянэрства і рэтраградства супраць кансэрватыўнага рыўка» послужила публикация Алексея Браточкина, написанная в качестве критического ответа на два текста, вышедших из-под пера Александра Шпаковского и Алексея Дерманта. Условно и с большими оговорками развернувшуюся полемику можно было бы обозначить как спор между либералами и консерваторами. В этом споре мы видим конкуренцию идей о настоящем и будущем Беларуси. Какое же будущее нам предлагают консерваторы, и какое будущее они не приемлют и хотят избежать?

Статья Петровского может озадачить неподготовленного читателя уже своим заголовком. Она разрушает привычные представления, связывая консерватизм с идеей прогресса, будущего и революции, а либерализм — с прошлым, устаревшим и ретроградным. Однако эту идею нельзя назвать новой. Сто лет назад в Веймарской Германии зародилось интеллектуальное течение, известное историкам идей под названием «консервативной революции». Петр Петровский не скрывает своего пристрастия к этой интеллектуальной традиции, перечисляя в качестве значимых для себя таких мыслителей и эссеистов, как Освальд Шпенглер, Карл Шмитт, Эрнст Юнгер, Артур Мёлер ван дэн Брук, Юлиус Эвола, Эдгар Юнг и ряд других.

Вчитываясь в аргументацию автора, немедленно возникает вопрос: оправдано ли применение идей революционных консерваторов к сегодняшней Беларуси? Можем ли мы, опираясь на данный комплекс представлений, спроектировать будущее Беларуси в XXI веке?

Сомнение в возможности применить к современной Беларуси наследие консервативной революции вызвано уже тем фактом, что эта интеллектуальная традиция имеет жесткую историческую и географическую привязку. Она зародилась в промежуток между двумя мировыми войнами в Веймарской Германии, переживавшей один из самых сложных периодов своей истории. После Первой мировой войны Германия находилась в состоянии глубокого политического, социального и экономического кризиса. Этот кризис был вызван, с одной стороны, поражением в мировой войне за колониальный передел мира, подстегнувший рост немецкого национализма, а, с другой — неработающими либерально-демократическими институтами Веймарской республики, которые были установлены после свержения кайзера в 1918 году.

Отсюда становятся понятными мотивы неприятия и жесткой критики англо-саксонской либеральной модели, в которой склонные к консерватизму интеллектуалы видели источник бед для Германии. То, что способствовало успеху англо-саксонского либерализма, обернулось для Германии поражением и унижением. С этой точки зрения, консерватизм, соединенный с революционным потенциалом, казался «естественным» способом выйти из того состояния.

История vs. вечные ценности

Содержание консервативно-революционного переустройства мира Петр Петровский описывает через необходимость возвращения к таким «вечным ценностям», как «Семья», «Родина», «Труд», «Государство». Только они могут дать надежное основание в эпоху кризиса. При этом революционные консерваторы противопоставляют себя традиционным консерваторам, призывая отбросить неработающие традиции и институты, которые также обозначаются виновниками кризиса, и вернуться к «подлинным» ценностям. Радикальный отказ от традиции ради Традиции с большой буквы — вот в чем состояла революционность этого вида консерватизма.

С психологической точки зрения, это вполне понятная реакция. Во все эпохи трансформаций, разрушения привычных институтов, потери чувства опоры люди инстинктивно обращаются к тому, что может восполнить чувство неуверенности, дать твердую почву под ногами. Они ищут эту опору в религии, Боге, вечных метафизических ценностях.

Однако такая реакция глубоко антиисторична. История учит, что с течением времени и от культуре к культуре ценности меняются. В каждую историческую эпоху понятия семьи, труда, государства, Бога наполняются своими особенными смыслами, меняют свое значение и роль в культуре.

«Вечное» государство

Антиисторичность просматривается в идее государства, которое Петровский описывает через перечисление имен Всеслава Чародея, Гедимина, Ольгерда и т.п. Государство в этом мифологическом (антиисторическом) представлении выглядит как самотождественная сущность с линией восходящего развития. Такое представление не имеет ничего общего с исторической наукой. То содержание, которое вкладывает автор в понятие «государства», было сформировано в конкретный исторический период. Государство в этом понимании обладает признаками национального, суверенного, основанного на принципе баланса сил субъекта. Однако такой тип государства возник только после окончания Тридцатилетней войны в 1648 году, когда сформировалась Вестфальская система международных отношений. Ни в Средние века, ни в Античности не существовало привычного нам понимания государства, как не было и представления о нации. Феномен нации возник лишь к ХVIII веку, когда сложились определенные культурно-исторические условия: секуляризация, развитие печатного капитализма, исчезновение династического государства, разрушение сословного строя.

Идея нации стала в какой-то степени заменой религии, выполнявшей до того функцию интеграции общества. Нация стала, по сути, новой религией, за которую люди убивали себе подобных с не меньшим рвением, чем это делалось от имени Бога. Но, как любой другой исторический феномен, государство и нация имеют отведенный им срок существования. Упадок системы национальных государств начался в эпоху колониализма в XIX веке, когда транснациональный капитал в союзе с авантюристами всех родов и мастей устремился во все уголки планеты, заставляя национальные правительства перестать быть национальными и поддерживать интересы не нации, но транснационального капитала.

В эпоху глобализации упадок национального государства становится еще более явным. Вопреки словам Петровского, что «інстытут дзяржавы зьяўляецца адзіным мажлівым гарантам сувэрэнітэту, незалежнасьці і самастойнасьці народу, захаваньня цэласнасьці ўсяе Радзімы. Ніхто і нішто больш да такога ня здольны», государство все менее способно сохранять суверенитет, независимость и самостоятельность, как это было прежде.

Ни одно государство в мире не может справиться с вызовами современного мира: с транснациональными компаниями, нелегальной миграцией, транснациональной преступностью и даже просто обеспечить собственную безопасность собственными силами. Государство вынуждено делегировать часть своих полномочий транснациональным организациям, чтобы сохранить хотя бы часть своего суверенитета. МВФ и Всемирный банк, Интерпол и МАГАТЭ, НАТО, Международная космическая станция, Европейский центральный банк, ОБСЕ, ВТО, Большой адронный коллайдер, Европейский суд по правам человека и т.д. Практически не осталось ни одной крупной проблемы, которую можно было бы решить без учреждения транснациональных институций и передачи им части полномочий, считавшихся исключительным правом суверенного государства.

Женщина как собственность

Приведем характерную цитату автора о семье: «Возьмем ідэю клясычнае сям’і, дзе мужчына здабыдчык, экстравэрт, а жанчына выхавацелька, ахоўніца хатняга ачагу, інтравэрт. Гэтыя сацыяльныя ролі падцьвярджаюцца і псыхафізыялягічнымі асаблівасьцямі прадстаўнікоў абодвух палоў».

Никаких иных оснований о вечности и неизменности данного понятия семьи, кроме аппеляции к чему-то подобному «Абсолютному духу» Гегеля, мы у автора не находим. В том, как описывается семья в данном фрагменте, мы видим представление, сформированное в XIX веке в среде немецкого бюргерства, исключающее равенство полов. Причем критику гендерного равенства автор характерным образом осуществляет с помощью подмены понятия политического, социального, экономического равенства равенством физиологическим, посылая женщин работать в шахты, а мужчин в родильные отделения. Нарисованная абсурдная картина будто бы должна опровергнуть идею гендерного равенства, в которой в действительности речь идет о равенстве прав и возможностей.

Здесь снова мы видим антиисторичность мышления автора. Он обходит вниманием тот факт, что еще в XIX веке женщины не обладали правом голоса, им был закрыт путь во многие профессии, существовала экономическая зависимость от мужчин и т.п. Будучи последовательным, Петровский должен был бы именем Абсолютного духа потребовать, чтобы у женщин отобрали те политические, экономические и социальные права, которые не соответствуют их «природе», или даже вернуться в те времена, когда женщина считалась собственностью мужчины.

Автор обвиняет либеральное общество в том, что оно приводит к атомизации, обезличиванию человека. Но разве сведение всех женщин к роли «маці і ахоўніцы хатняга ачага» не приводит к высшей степени обезличенности, где от всего многообразия уникальной личности остаются одна, две или три социальные функции?

«Органическое» государство вместо публичной политики

Революционный консерватизм не приемлет публичной политики и публичности вообще. Она представляется его адептам клоунадой, спектаклем, средством манипуляций, свидетельство упадка государства и общества. Автор так представляет себе функционирование политического поля в странах западной демократии: «Нідзе, нават у самых лібэральных краінах, масы палітыкай не займаюцца. Там праходзіць жорсткі ідэалягічны прэсынг так званай грамадзянскай супольнасьцю, якая фінансуецца вызначанымі фондамі таксама вузка заідэалягізаванай накіраванасьці і кляйміць усіх, хто ёй не адпавядае як «экстрэмістаў», «радыкалаў», «непаўнавартасных».

И далее: «тут падключаюцца СМІ, якія пачынаюць «публічна» абмяркоўваць любую праблему ў патрэбным ключы, распаўсюджваць «адзіна правільнае меркаваньне» сярод масс».

В нарисованной картине сложно не распознать проекцию собственного субъективного видения мира, сформированного опытом советского и постсоветского социально-политического устройства государства и общества. Жизнь в авторитарном государстве, где последнее имеет монополию на власть и осуществляет жесткий контроль над всеми общественными институтами и социальными группами, искажает восприятие. При всех сложностях публичной политики, элементах спектакля и имеющих место фактах манипуляции, важнейшим условием либерально-демократической системы является ее принципиальная полиархичность. В такой системе отсутствует монополия на власть, она распределена в разных пропорциях между множеством субъектов. На конституционном уровне введено как горизонтальное разделение ветвей власти — исполнительной, законодательной и судебной, так и вертикальное распределение полномочий между различными этажами бюрократического аппарата. Принцип автономии гражданского общества наделяет властью средства массовой информации, неправительственные организации, профсоюзы, партии и множество других видов ассоциаций граждан.

Однако это сложное общественное и государственное устройство, которое предполагает непростой и длительный процесс переговоров, достижения компромиссов, установления общих правил, в глазах революционных консерваторов представляется нескончаемым кризисом. Их идеал — это органическое государство, все части которого работают гармонично и слаженно, как органы единого организма, где нет столкновений и противоречий, где не нужно тратить усилия и время на переговоры и улаживание конфликтов. Однако революционные консерваторы удивительным образом оставляют без ответа главный вопрос: как возможна подобная предустановленная гармония органического государства, и возможна ли она вообще?

Господство как принцип органического государства

Если отбросить абстрактные романтические рассуждения о единстве свободы и необходимости, желания и долга, тождества «того, чего хотим мы» и «того, чего хочет судьба» (Юнгер), и поставить вопрос политически, то есть, как практически осуществить это единство в многообразном и противоречивом обществе, то единственным ответом будет — господство. Именно господство одних над другими может обеспечить требуемое единство. Армин Мёлер в своей книге «Консервативная Революция в Германии 1918-1932» выделял такие характеристики этого движения, как расизм, национализм, династический монархизм, империализм, антикоммунизм, авторитаризм.

Однако интеллектуальные построения консервативных революционеров так и остались за пределами политической практики. Это неудивительно, учитывая, с одной стороны, романтическую неопределенность понятий «народной души», «здоровья нации», мистики крови и почвы, с другой — исторический опыт тоталитарных движений, которые перехватили инициативу по реализации единства общества и государства, легитимируя ее идеями «высшего закона исторической необходимости».

Человеческое общество знает единственный способ достижения органического единства, единства народа и вождя — тотальные репрессии. Только непрекращающиеся массовые репрессии, уничтожение целых социальных групп способны привести общество к желаемому «органическому единству». Тоталитарное движение не может ни на мгновение остановить колесо репрессий, поскольку прекращение движения немедленно ослабляет единство движения к цели.

Несмотря на стилистическое сходство, тоталитарное национал-социалистическое движение отвергло революционно-консервативную идею, которая была для него слишком утонченной и высокоинтеллектуальной. В силу этого интеллектуализма оно было к тому же непригодным в качестве политической программы, которая требует гораздо более простых и грубых решений. Абсолютные и вечные категории легко использовать в книгах, но приложение к конкретной исторической реальности вульгаризирует, упрощает, выхолащивает их высокие смыслы.

Вероятно, именно поэтому аргументация Петровского, Дерманта и Шпаковского старательно избегает политической конкретики. Мы не находим у них элементов внятной политической программы, которую можно применить к белорусской ситуации. Какими средствами предполагается принудить всех женщин стать матерями и домохозяйками? Как обеспечить органицистское единомыслие разнообразного и сложного общества? Как решить конкретные экономические отставания, проблемы социальной сферы, образования? Как всеобщая мобилизация воинского образца будет способствовать развитию инноваций, требующих разнообразия и разномыслия?

Рывок в прошлое или открытость будущему?

В словаре революционных консерваторов отсутствуют такие понятия, как уникальная личность, уважение другого, сотрудничество, солидарность, равенство прав и возможностей, доверие, открытость миру, сомнение в собственной правоте. Напротив, они мыслят такими сверхличностными категориями, как Государство, Судьба, Воля, Власть, Господство, Закон, где человек обречен подчиняться Необходимости, в противном случае он будет стерт с карты будущего. Подобные умонастроения выглядят пыльными музейными экспонатами, интеллектуальными артефактами ушедшей эпохи.

Через сто лет, в наступившую эпоху интернета и всеобщей взаимозависимости, нам приходится пересматривать привычные представления об обществе и государстве. «Контейнерная» теория общества перестала адекватно описывать те изменения, которые происходят в глобализирующемся мире (Ульрих Бек). Попытка начертить будущее Беларуси по устаревшим лекалам германского образца начала прошлого века приведет не в будущее, а к окончательной потере субъектности, когда нашу судьбу будет решать кто угодно, но только не мы сами.

Традиция консервативных революционеров даже во времена своего расцвета была периферийным интеллектуальным течением. Консервативный футуризм Петра Петровского — это рывок, но рывок в прошлое, в ушедшую эпоху, представляющую исторический и историко-философский интерес, но не более того.

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».