Продюсер Леонид Динерштейн: деньги — это не всё, но без них многое не получится

Ощущение, что упала Берлинская стена — так Леонид Динерштейн вспоминает первый концерт Deep Purple в Минске, а прогулку по белорусской столице в компании Пьера Ришара называет одним из самых ярких событий в жизни. Многие из его творческих находок — под грифом «впервые в Беларуси».

Продюсер с 30-летним стажем рассказал о том, как создавались тусовки для интеллигентов и почему он решил заняться инклюзивным театром.

Знакомство с культурным бомондом Минска Леонид Динерштейн начал в 1984 году. Тогда инженер-механик, работавший на заводе, еще не знал, что увлечение театральной студией при Дворце железнодорожников приведет его в совершенно новую профессию.

Надо сказать, что из той творческой тусовки вышло немало известных личностей. Среди них художественный руководитель Белгосцирка Витаутас Григалюнас, актер и телеведущий Валерий Кащеев, актрисы Анна Легчилова и Елена Бирюкова. Список можно продолжать.

— Ваша продюсерская карьера началась еще в эпоху «перестройки». В конце 80-х — начале 90-х очень немногие в нашей стране были способны предложить публике что-то по-настоящему современное и интересное. Вы же с друзьями создали первый частный Альтернативный театр и буквально взорвали сознание белорусской интеллигенции. За счет чего?

— На то время в Минске была абсолютная тишина, а на ее фоне Альтернативный театр постоянно фонтанировал какими-то новыми интересными историями. В месяц порядка 16 вечеров было занято под театральные спектакли, раз в неделю был абонемент элитарного кино (тогда этого почти не было), два раза в месяц были так называемые вечера класс-клуба, когда главным событием были личности на уровне Смоктуновского, Никулина и т.д. Каждые две недели открывалась новая выставка. Кроме того, были какие-то музыкальные вещи, связанные с роком, джазом, поэтической песней. Это было супервостребовано.

Благодаря постоянному интересу публики мы шесть лет работали на частной основе, ни копейки денег от государства, только то, что зарабатывали сами и то, что приносили спонсоры. Они, кстати, говорили фантастическую штуку: «В этой стране будут жить наши дети». Именно такой посыл был от меценатов в начале 90-х.

— А потом вы ушли в рекламу, в том числе концертную. Ваша команда привезла в Минск достаточно много звезд мировой величины. Достаточно вспомнить первый концерт Deep Purple. Кстати, какими были ощущения, когда вы поняли, что вот оно, состоялось?

— Да, мне посчастливилось поработать в очень сильной команде. А ощущение — что упала Берлинская стена. Люди после концерта друг другу полночи звонили, делились впечатлениями. Для меня это был чудный концерт. Пробегая по закулисью Дворца спорта, я остановился, потому что внизу, в метрах пяти от меня, появился Джон Лорд, его клавиши и руки. Я бейджик снял, телефон выключил и сказал: «Ребята, дальше без меня, я остаюсь здесь». И весь концерт просмотрел сверху на руки Лорда. Состояние было невероятное!

Таких уникальных событий очень немного в жизни. Среди них — прогулка с Ришаром по Минску. С нами был еще один актер, с которым они играли в спектакле, он же и переводил. Но разговаривать было очень сложно — к Пьеру за автографом выскакивали люди буквально из-за каждого куста. Если честно, сегодня я уже не помню, о чем мы говорили, говорили обо всем, естественно, но у меня сохранилось ощущение абсолютной свободы и восторга. Ришар — совершенно гениальный человек, человек богатейший и при этом абсолютно лишенный снобизма.

— Какие из ваших идей по продвижению рекламы вы считаете самыми удачными?

— Можно вспомнить тот же концерт Deep Purple. Тогда еще не было широкополосной печати. И мы придумали склеить плакат из четырех листов А1. Такого до нас в Минске еще никто не делал.

Потом мы делали рекламу шоу больших японских барабанов Taikoza. Лежу дома на диване, смотрю рекламу по телевизору. И вдруг заметил, что между роликами мелькнула какая-то перебивка, буквально в секунду. Я и позвонил ребятам на телевидение, попросил продать межрекламное пространство. В нашей перебивке был удар в большой барабан и всего одна фраза: Taikoza!. Мне через три дня звонят с телевидения и говорят: «Что ты натворил?! Твоя Taikoza в каждом рекламном блоке по 5-6 раз звучит!». Вот это была фантастика.

Этого, конечно, никто никогда никому больше не даст повторить, но тогда такого эффекта никто не предполагал. В рекламе через каждые 20 секунд бум! Taikoza. Меня самого тошнило от этой Taikoza.

— Почему вы ушли из рекламы, ведь у вас столько всего интересного получалось?

— Все наши рекламные победы во многом произошли из-за того, что заказчики были ориентированы на долгосрочную стратегию. Они не боялись думать категориями на 3-5 лет вперед. А после 2006 года к нам все чаще стали обращаться с небольшими, одноразовыми проектами, для которых наши технологии и нестандартные ходы не имели смысла, им нужна была «скорая помощь» и моментальный результат. Меня же в рекламе креатив интересовал как инструмент для решения стратегических задач по продвижению торговой марки, товара или услуги.

Может, просто дальше не повезло с заказчиками, а может, так должно было случиться, чтобы у меня появилось желание заняться чем-то более важным.

— Сейчас один из крупнейших ваших проектов — Семейный инклюзив-театр, в котором играют в том числе дети с аутизмом. Вообще, тема инклюзии для нашей страны достаточно новая. Почему вы согласились развивать эту тему?

— На самом деле, в Семейный инклюзив-театр я пришел благодаря неожиданной встрече в Facebook с Ириной Пушкаревой, с которой мы были знакомы еще со времен Альтернативного, но потом много лет не виделись.

Студия в 2015 году получила Гран-при как лучший коллектив на международном фестивале «Рождественская волна» в Юрмале, до этого — приз на фестивале «Скрыжаванне» за лучшую театральную постановку. К Ирине обратилась международная общественная организация «Дети. Аутизм. Родители» и предложила сделать совместный проект. Опыт работы с такими детьми у студии был. Через месяц нашли генерального партнера в лице компании velcom. А дальше, когда уже было принято решение о постановке, Ирина пригласила меня, что бы усилить команду.

До премьеры было меньше трех месяцев. Мы обратились к Игорю Сидорчику, у которого уже был опыт постановки спектакля с участием детей и взрослых, у самой Иры огромный опыт постановки танцев, откликнулись психологи, театральные художники, костюмографы, и через два месяца мы представили спектакль «Флейта-чарадзейка» на сцене Белгосфилармонии. Кстати, на премьеру пришлось даже стулья в зал дополнительно ставить — так много было народу. Забито было всё.

— А дальше что? Ведь вы уже говорили, что беретесь обычно за «длинные» проекты. В чем была стратегия?

— Для меня лично тема аутизма была совсем не знакомой. Пока шли репетиции, я погрузился в интернет и стал изучать, что такое аутизм, в чем его проблемы. Мне на глаза попадает мировая статистика: каждая 102 девочка и каждый 68 мальчик живут с проблемами аутистического спектра. И спектр необычайно широк. Я быстро перекладываю это на растущую белорусскую демографию и понимаю, что в нашей стране речь идет о приблизительно 20 тысячах человек, которые, согласно мировой статистике, должны сталкиваться с этой проблемой. А где они? В стране зарегистрировано 1200 детей с аутизмом.

Тогда я еще не знал, какой это огромный объем работы. Когда обсуждали итоги премьеры, я предложил генеральному партнеру помочь с гастролями по областным городам Беларуси. В каждом из них — брифинг по поводу аутизма. Это волна. Это пример. Это люди видят, что выход есть. И velcom согласился.

И гастроли, хоть это очень тяжело, были настоящим праздником для детей. Особенно нравилось нашим маленьким артистам с аутизмом. Это были путешествия, которых они не совершали раньше.

— Сейчас вы поставили новый спектакль «Чыгунка» по сказке мальчика с особенностями. Если в первом спектакле сюжет во многом держался на взрослых, то в этом играют только дети, как обычные, так и особенные. С одной стороны — это риск провалить спектакль. Почему вы на него решились?

— Мы увидели эффект — изменения у детей колоссальные. Нечаянно мы нашли эту пропорцию — 85% талантливых детей и 15% талантливых детей с особенностями. Потом подтверждение правильности этой пропорции мы нашли в практике Канады, где 90% людей с проблемами аутистического спектра социализируются и живут полноценной жизнью. А у нас, когда поговорил со многими родителями особенных детей, то выяснил, что многие боятся подтверждать аутизм, потому что в нашей стране детям с аутизмом по достижению ими 18 лет могут поставить диагноз шизофрения, и это многих отталкивает.

Сегодня в студии занимается 13 детей с аутизмом и один с синдромом Дауна. Все воспитанники очень выросли за этот год. Сегодня Макс Лагун, который в самом начале практически не разговаривал, имеет роль с репликами. Большой рывок сделал и Кастусь Жибуль. И то, что поставили его сказку, я не знаю наверняка, но думаю, что для него это рывок.

С ребятами занимаются большие мастера. Это уникальные педагоги со своими авторскими методиками. И больше всего в Семейном инклюзив-театре, привлекает то, что это территория свободного творчества, когда и детям, и взрослым удается открывать свои новые возможности и всё это происходит в максимально доброжелательной среде. За несколько лет может вырасти целая плеяда личностей — это и есть стратегия, которая меня привлекает. Спектакли — только результаты этого роста, тогда детям по-настоящему интересно.

Конечно, для таких творческих мастерских нужна своя территория, но это и есть работа для продюсера и тех попечителей, круг которых потихоньку формируется около местного благотворительного фонда «Семейный инклюзив-театр».

— У многих с понятием продюсер ассоциируется человек, который занимается поиском денег для проекта. Вы же упомянули, что в работе с Семейным инклюзив-театром финансовая сторона в меньшей степени составляла вашу заботу. В чем ваша роль?

— Деньги — это далеко не всё, хотя без денег многое так и останется благими намерениями. Правильнее говорить, что продюсер собирает процесс, чтобы дать ему жизнь во времени. Родился спектакль — надо, чтобы он катался, надо сделать так, чтобы продукт жил. Это могут быть бюджетные средства или меценатские, спонсорские деньги. Много волонтерской помощи от добрых и отзывчивых людей. Но, если говорить о том, что я вижу вокруг, в том же Кодексе о культуре очень много внимания уделяется сохранению культурных ценностей. Т.е. государство прописало и, очень хорошо, что выполняет одну из важнейших функций — сохранение культуры. А дальше должен включиться институт частных инициатив, бизнеса.

Ведь тот же спорт в Беларуси пошел вверх во многом благодаря мотивации субъектов хозяйствования поучаствовать в его развитии. Это касается системы налогообложения. Тот же налог на недвижимость можно перечислять на счет спортивных федераций. Т.е. организации все равно платят налог, но поддерживают федерацию спорта. Это очень важно для предприятия — быть причастным к чему-то хорошему и помогать достижению высоких результатов.

Но почему только спорт? Было бы замечательно, если бы у предприятий был выбор. Если бы нечто подобное было в сфере культуры, например Федерация театра и кино, то, по-моему, искусство развивалось бы активнее. Ведь хорошо работающая культура может давать и предприятию, и стране не меньше имиджевых дивидендов, чем спорт.

Мне тоже не всё нравится в современном искусстве, но многое нравится. Но если не дать инструмент, то ничего и не появится, так же как это было в спорте, пока не появился инструмент.

 

Фото из личного архива Леонида Динерштейна